Некоторое время оба молчали.
- Ты говоришь "Мы", дядя, - первым нарушил молчание Гермий. - Ты не говоришь просто - "чудовища". Это значит...
- Да, Гермий. Это значит, что если Мусорщик способен убить чудовище, то он способен убить и бога. Это обоюдоострое оружие, и мы должны понимать это, используя его.
- Но смертные Мусорщики - наши дети, Владыка!
- Да. И Павшие в Тартаре могли додуматься до того же! Там хватает времени для размышлений, а Крон-Временщик никак не глупее меня или Младшего. Так что, узнав о подоплеке гибели Медузы и Химеры, Павшим вполне могла прийти в голову идея породить в Тартаре собственную расу смертных героев - назовем их, к примеру, Гигантами - которые будут знать о своей смертности и звать чудовищами нас с тобой!
- То есть?..
- То есть они будут способны убивать нас навсегда.
- Но Павшие или Гиганты - они ведь в Тартаре, дядя, под охраной Сторуких!
- Смертные Гиганты просто-напросто выйдут из Тартара. Гекатонхейры и не заметят их, потому что смертные якобы не могут посягать на миропорядок, охраняемый Сторукими. И потом, ты возьмешься предсказывать действия гекатонхейров? Я - нет. Так что Семья вполне может быть снова втянута в войну, но даже если Гея-Земля и не выдержит новой бойни - Сторукие на этот раз не смогут вмешаться и бросить охраняемый ими Тартар. И тогда для Семьи вопрос станет так: не победа или поражение, а жизнь или смерть. Как это было для Медузы и Химеры. Но может быть...
- Что - может быть?
- Все может быть, Гермий. А также может быть, что я ошибаюсь. Ребенок тоже способен увидеть буку в вывешенном для просушки хитоне.
- Тогда мы должны выяснить это, Владыка. Мы знаем, с чем на самом деле связаны приступы Алкида - значит, кто-то из Одержимых Тартаром находится в Фивах или поблизости. Если найти его и допросить, если взять его живым...
- Живым не надо. Я предпочитаю допрашивать мертвых - они честнее. Но ты прав, Гермий. Просто мне хотелось, чтобы ты сказал это вслух. То, что сейчас у Алкида нет приступов, ни о чем не говорит. Если Младший погонит своего Мусорщика на подвиги - Павшие в долгу не останутся.
- Что ж, пусть братья и отыщут для нас Одержимого!
- Ты разочаровываешь меня, Лукавый. Даже если Алкид и выйдет на след культа Павших - Одержимым достаточно принести ему человеческую жертву, чтобы Алкиду стало не до поисков.
- Ну, тогда могу попробовать я...
- Не можешь. Отец отозвал тебя из Фив, и нечего попусту раздражать Младшего.
- Кто-то из смертных?
- Нет.
- Тогда кто же?
- Тот, кто ждет своего часа на Островах. Амфитрион, потомок Персея.
ЭПОД
Тьма.
Густая, вязкая тьма, озаряемая багровыми сполохами.
Шум реки.
Далекий приглушенный стон, ропот исполинского сердца, голос мириад теней...
И скорбным эхом:
- Амфитрион... Амфитрион, потомок Персея.
- Ты хочешь вернуть его в мир живых, Владыка?!
- Да. Я нарушил закон один раз - нарушу дважды.
- Чье же тело он сможет взять, не став безумным?
- Тело ребенка. Достаточно большого, чтобы быть свободным в поступках; и достаточно маленького, чтобы убить неокрепшую душу и стать единоличным хозяином тела.
- Кто этот ребенок?
- Иолай. Его внук, сын Ификла и Автомедузы. Так Амфитрион будет в Фивах рядом с близнецами, и при этом - вне подозрений.
- Ты жесток, дядя.
- Я? Нет. Я рассудителен. И Амфитрион будет лезть из кожи вон, чтобы выяснить, кто сводит с ума Алкида.
- Скорее он сдерет кожу с Одержимого...
- Меня это вполне устроит.
- Владыка, я знаю Амфитриона. Поверь, он не менее... рассудителен, чем ты, и к тому же не менее горд, чем Младший.
- Не беспокойся. Гордый или рассудительный, он смертен. И он будет знать, что Острова (усмешка в голосе Владыки), Острова Блаженства всегда готовы принять его обратно. Кроме того, наши интересы во многом совпадают, так что твой Амфитрион станет работать не за страх, а за совесть.
- За страх - сомневаюсь. А вот за совесть... Слетать за ним на Острова, дядя?
Владыка молча кивнул, и легконогий Гермий мгновенно исчез в сгущающейся багровой мгле.
ЭПИСОДИЙ ШЕСТОЙ
1
Пробуждение было не из приятных.
Амфитрион судорожно рвался на поверхность кошмарного сна, сражаясь за каждый глоток того, что казалось таким же необходимым, как воздух, не будучи им на самом деле; он исступленно молотил руками и ногами, не чувствуя этого и приходя во все большее исступление, а кошмар всхлипывал и не хотел отпускать Амфитриона, вцепившись в него хрупкими пальцами, пока не хрустнул под кулаком и не затих.
Вот так это было, если было.
Некоторое время Амфитрион недвижно лежал на влажной и горячей поверхности - куда так стремился - наслаждаясь тем, что лежит, что у него бурчит в животе, что во рту скопилась горькая слюна, которую можно проглотить, но можно и выплюнуть, и вот теперь липкая ниточка бежит по подбородку, пока не потянется куда-то вниз - но этого он уже не ощущает.
Левое веко неожиданно послушалось и слегка двинулось. Чуть-чуть, приоткрыв узенькую щелочку, чтобы Амфитрион не подумал, будто оно, гордое левое веко, так уж сильно зависит от него.
Острая звериная мордочка смотрела на него, настороженно собираясь в складки.
- Что с ним, Галинтиада? - взволнованно спросили сзади. - Ведь вторую неделю уже...
Голос был знакомый, но узнать его окончательно не хватило сил.
Веко опустилось, вновь сгустилась тьма, озаряемая багровыми сполохами, и Амфитрион ощутил себя заживо погребенным. Вокруг выгибался купол толоса - гробницы, в которой хоронили обычно басилеев или их близких родичей; диаметр основания купола всегда был равен его высоте, а наружу из усыпальницы вел коридор, завершавшийся у дверного проема двумя резными полуколоннами зеленого мрамора, но сама дверь была заперта с той стороны, потому что из толоса не выходят, в него только входят - и то на чужих плечах, чтобы остаться навсегда; и Амфитрион беззвучно кричал, что он никогда не был басилеем, что он не хочет гнить в толосе, что живым не место в гробнице...
И снова вернулся в жизнь, дрожа от памяти, от бездушного молчания гробницы и хруста убитого кошмара.
- Выживет, - уверенно пискнул старушечий голосок. - Нутром чую: отпустил его Танат-Железносердый. Только вот...