Алкмена не плакала.
Ни слезинки, ни вздоха, ни всхлипа.
"Еще бы, после Зевса-то!" - шептались фиванцы.
И когда подошли к Алкмене ее сыновья вместе с Креонтом Фиванским, то озноб пробрал всех троих - так взглянула им в лица жена покойного.
Вдова.
Но всем городом в одни глаза не заглянешь.
- Я отдам героям в жены своих дочерей: Алкиду - Мегару, Ификлу Астеропею, - пробормотал Креонт, в единый миг растеряв все слова заготовленной речи.
Алкмена молчала.
- Я... я воздвигну великому Амфитриону такой толос, в каком никогда не погребали ни одного из басилеев, - сказал Креонт, не зная, что говорить дальше.
Алкмена молчала.
- Мы воздвигнем в Фивах храм, мама, - сказали близнецы. - Храм Отца.
- Да, правильно, - одобрил Креонт. - Храм Зевса-Победителя, отца богов и смертных.
- Храм Отца, - словно и не слыша басилея, одним голосом ответили братья, и Креонт счел за благо промолчать.
Алкмена подошла к пепелищу и взяла горсть углей и золы.
И чудилось: драгоценные камни мечут искры с ладони последней женщины Громовержца.
- Это заложите в основание, - тихо бросила Алкмена.
И высыпала раскаленный прах в подставленные руки сыновей: по полгорсти - каждому.
Даже Креонт, муж государственный, понял тогда: плоть бесчувственна, когда горит сердце.
- Хаа-ай, гроза над морем, - вполголоса запела Алкмена и пошла прочь, - хаа-ай, Тифон стоглавый...
И братьям, беспокоившимся, не повредилась ли мать рассудком, внезапно почудился грохот колесницы, несущейся по краю обрыва между морем и небом.
Так ясно, будто они его уже когда-то слышали.
Но живые живут, и время не ухватишь за хвост, как ни старайся.
Упокоился в грандиозном толосе Амфитрион-Изгнанник, за два года вырос храм, который вслух все называли храмом Зевса, но правый бицепс у статуи Громовержца был странно надколот, словно плохо сросшись после удара мечом; неутомимая Мегара, дочь Креонта, родила Алкиду сероглазого Теримаха, потом крепыша Деикоонта, и наконец - крикливого Креонтиада; Астеропея тоже принесла Ификлу двух сыновей и дочь, ласково относясь к первенцу мужа, хрупкому Иолаю...
Впрочем, все - невестки, сыновья, челядь - знали, что Иолай был, есть и останется бабушкиным любимцем.
Потому что первый.
Потому что слабенький.
Потому что вырос на Алкмениных руках, до четырех лет зовя бабушку мамой.
Потому что лицом неуловимо похож... только не спрашивайте у Алкмены на кого?
Не ответит.
Вот и сейчас, когда шестилетний Иолай пришел в себя после чуть ли не двухнедельной горячки, Алкмена боялась ответить самой себе: почему так изменился любимый внук, и что мерещится ей во взгляде маленького ребенка?
Да и не знала она ответа.
Не бывало такого раньше, чтобы Иолайчик избегал обожаемую бабушку, заменившую ему мать, которой мальчик не знал - а сейчас приласкать себя не дает, из объятий выворачивается, все норовит стороной обойти, поцелуешь его чуть ли не насильно, а он мимо глядит и в глазах тоска смертная, будто и не целуют его, а на части режут. Молоко козье, кипяченое, что всегда дважды в день пил - наземь вылил. Нянька пробовала сперва уговорить, потом заставить - так на няньку вызверился, что бедной целую декаду потом кошмары снились; и велел мяса подать. Жареного, с кровью. Опять же со сверстниками и до того не больно-то игрался, а теперь и вовсе перестал. Около взрослых трется. И молчит. Нехорошо молчит, по-стариковски. Телем Гундосый, караульщик бывший, помер на днях - Иолай как услышал, сразу велел себя на похороны отвести. Дескать, так и так пойду. Ну кто ему старый Телем?! Меньше, чем никто. Нет же, стоял у костра, бормотал что-то, закусив губу, а в глазах...
Боги, за что караете?!
Кому жаловаться? Навсикае? - этой ее дочки столько внуков наплодили, что не до чужого Иолая ей...
Вот и сейчас - Алкид опять в Трезену уехал, по торговым делам, Ификл с утра в палестру собрался, к ученикам, а Иолай к отцу и подходит, вразвалочку.
- Папа, - говорит...
4
- Папа, - это слово далось Амфитриону с немалым трудом, - я с тобой пойду.
Ификл посмотрел на сына - худенького белобрысого мальчугана, уставившегося в пол.
- Куда это? - с нарочитой строгостью спросил он.
Мальчишка вдруг поднял голову и твердо посмотрел в лицо Ификлу.
- В палестру, - буркнул Амфитрион и подумал про себя: "Паршивый из тебя родитель, сынок! Я-то вас с братом гонял да выгонял... оболтусов! Сам, небось, с шести лет по палестрам!"
Ификл недоверчиво хмыкнул, помассировал затекшую со сна шею, и вдруг засмеялся, ухватив сына под мышки и подбросив к потолку.
- Что, герой, надоело с женщинами сидеть?! - крикнул он. - Кровь заиграла? Ну что ж, это правильно, у нас с тобой кровь звонкая, хорошая... Собирайся, пойдем!
"Тяжелый он какой-то стал, Иолай мой!" - краем мелькнула мысль.
- Если обижать кто станет - отцу жалуйся! - всполошилась Алкмена. - И не бегай много, тебе нельзя!
- Правильно, мама! - Ификл опустил сына и поцеловал мать в щеку. Бегать нельзя, прыгать нельзя, молоко кипятить надо... Не повезло тебе хотела девочку, а вышел мальчик! Эй, мальчик Иолайчик, что делать надо, когда обижать станут?
- Кричать, - угрюмо ответил Амфитрион.
- Что кричать? - удивился Ификл, ожидавший иного ответа. - Что кричать-то?! Папа, на помощь?
- Тебя, папа, дождешься на помощь, как же! - на мальчишеском скуластом лице обнаружилась кривая ухмылка. - То у тебя река разлилась, то стрелы кончились... нет уж, мы, Персеиды, другое кричим!
И, пока Ификл стоял столбом, не веря собственному слуху, маленький Иолай подпрыгнул, уцепился за шею отца и мигом вскарабкался ему на плечи.
- Маленьких обижают! - прогремел старинный боевой клич, и две тощие ноги на удивление цепко охватили Ификлову шею, а две узкие ладошки на удивление хлестко ударили по Ификловым ушам.