- Животики, значит, лечила? - он словно и не видел двух коренастых мужчин, двинувшихся к незваному гостю. - Илифий, значит, от маминого ложа гоняла?.. Радуйся, Галинтиада, дочь Пройта - пришло время умирать!
- Кому?! - карлица, изогнувшись змеей, оскалилась прямо в лицо пришельцу. - Кому умирать, герой?! Вот он, сынок твой, дитя невинное - а вот и ножик... пить хочет ножик, истомился весь! Ох, боюсь, не удержу опустится! Ты уж тихонько постой, герой, дай ручки связать-то, да покрепче, а то порвешь сгоряча!
- Слепа ты, Галинтиада, дочь Пройта...
Говорил мальчишка.
Силясь приподнять голову, беспомощно запрокидывающуюся назад, маленький Иолай улыбался - и у Ификла встал комок в горле, когда он увидел эту страшную улыбку на лице своего ребенка.
Как огонь в ладони.
- Слепа ты, Одержимая Тартаром! Смотришь, а не видишь... не Ификл перед тобой, а Алкид-безумец, не отец Иолая, а дядя! Опусти нож на жертву, старая жрица Павших, дай напиться лезвию, дай Павшим хоть ненадолго войти в Алкида! И подумай: надолго ли переживешь ты жертву свою?! Вспомни Лина-кифареда, глупая дочь Пройта, вспомни послов-минийцев; битву под Орхоменом вспомни!..
И, не дав замешкавшейся старухе опомниться, мальчишка вдруг вскинулся пойманной рыбой, связанными ногами ударив сбоку по руке Галинтиады, в которой был зажат нож.
- Маленьких обижают! - звонкой плетью хлестнул яростный крик.
Это были единственные слова, способные сорвать Ификла с места и бросить вперед.
Хорошо, что ученики из палестры не видели сейчас своего учителя, потому что никогда не учил их Ификл Амфитриад тому, чему учил в свое время близнецов Гермий-Лукавый, покровитель атлетов и воров.
Решили бы ученики, что и впрямь Алкид перед ними, обуянный безумием!
Сухо хрустнуло подвернувшееся колено у ближайшего служителя, запястье второго сковал бронзовый захват, и ладонь Ификла широким кинжалом вошла в подмышечную впадину несчастного, заставив родившийся крик умереть в распухшей гортани; опустевший алтарь дважды встречал искаженное лицо очередной жертвы, словно пытаясь расплескаться кровавым барельефом, и извивалась на земле хрипящая змея, бывшая человеком до того, как ему сломали позвоночник - а дождь все лил и лил, безразличный к происходящему.
Узкое тельце скользнуло мимо и неожиданно споткнулось на бегу, упало на каменные ступени, корчась попавшей в тенета лаской - не ногу ли себе отгрызть хотела Галинтиада, дочь Пройта?!
- Стоять! - словно за уши оттащили Ификла от старухи с жертвенным ножом, торчащим из ее бедра. - Стоять, сын! Мне она нужна живой!..
- Да, папа, - машинально ответил Ификл и обернулся, бледнея от запоздалого понимания.
У алтаря стоял Амфитрион Персеид. И было неважно, что у него лицо Иолая, что ростом он чуть ли не по пояс Ификлу, что рука его с огрызком веревки на запястье была худой и тонкой - эта рука только что безошибочно метнула нож вслед убегающей старухе, этим голосом в свое время кричал Амфитрион на нерадивых близнецов, и именно этот взгляд мучил Ификла по ночам, когда ему снился кипящий Кефис, оборванная переправа и четвертая стрела, которой ему не хватило.
Ификл смотрел на сына - и видел отца.
...Еще живы Минос Критский, Триптолем из Элевсина, благочестивый праведник Эак с острова Эгина; жив мудрый Радамант-законник, который как раз сейчас, будучи изгнан с родины, переезжает в Беотию, где вскоре и станет вторым мужем Алкмены; жив и Автолик Гермесид, чей внук (как и Иолай, внук Амфитриона) будет невероятно похож на деда - великий борец, хитрец и убийца, клятвопреступник и преданный друг по имени Одиссей, что значит "Тот, кто злит богов"...
Живы все те, кому Владыка Аид после смерти сохранит память, сделав своими судьями, советниками, лазутчиками и доверенными лицами, нарушив свой собственный закон.
Но первым был все-таки Амфитрион-Иолай, которого еще нескоро назовут Протесилаем - "Иолаем Первым".
- Ты умеешь молчать, - тоном, не терпящим возражений, бросил Амфитрион. - Я знаю, что умеешь.
- Да, папа, - повторил Ификл, тщетно пытаясь сморгнуть едкие капли дождя, застилающие ему глаза. - Я умею молчать. Я только... я не знал, что ты вернешься.
И при этих словах старая Галинтиада запрокинула лицо к небу, словно жертва на алтаре, и обреченно завыла.
8
Они бежали в ночи, забирая вправо, к северо-востоку, круто огибая мощные стены Кадмеи, почти невидимые в мокрой темноте, чутьем определяя место, куда следует опустить ногу; они бежали в ночи.
Ификлу не раз доводилось в потемках носиться по размокшему Киферону, имея на плече добычу куда более тяжелую, чем бесчувственное тело Галинтиады - и он прекрасно понимал, что никакой шестилетний мальчишка не мог бы сделать того, что делал сейчас его... его отец, смиряя протестующие мышцы, подчиняя дыхание беспощадному ритму, укрощая детское сердце и заставляя его биться ровно и неутомимо, как опытный возничий подчиняет себе молодого необъезженного коня.
А в памяти все всплывало: алтарь, исковерканные тела служителей, рвущийся в небо звериный вой; он, Ификл, шарит глазами вокруг в поисках веревки, сам еще точно не зная, зачем - то ли связать Одержимую, то ли перетянуть ей ногу после того, как выдернет из бедра жертвенный нож - и подошедший к старухе Иолай коротко и точно бьет Галинтиаду камнем под ухо, обрывая вой.
- Так надежнее, - произнес тогда детский голос. - Нож не трогай. Просто бери и неси... не сдохнет, сволочь, живучая!
Ификл хотел еще спросить отца: что стало с настоящим Иолаем?
Не спросил.
И не спросит до конца дней своих.
Так и умрет в сознательном неведении; умрет больше сыном, чем отцом.
...полночь догнала их у знакомого обоим Дромоса.
Ничему не удивляясь, Ификл проскочил следом за отцом, а полночь затопталась в испуге и остановилась, выжидая.
Дом, где обычно назначал встречи Пустышка, резко выделялся на фоне странно-серого неба. Но на пороге никто не ждал, и Ификлу даже не надо было заходить внутрь, чтобы выяснить - дом пуст.
- Да что ж он, загулял, что ли?! - не договорив, Амфитрион махнул рукой и зло выругался по-лаконски, да так, что Ификл не понял и трети сказанного.