- Озвереет, - машинально ответил Гермий. - И попытается отобрать чашу.
- Правильно. Так чего удивляться, что мой Алкид сошел с ума и закончил прерванное жертвоприношение, убив детей и подпалив дом?! Нет же мы тут ни при чем, а ты, безумец, иди искупай!..
- Он принес детей себе в жертву? - тихо спросил Лукавый.
- Не ведая, что творит! - отрезал Амфитрион.
- Значит, Павшие добились своего?
- Почти, Гермий. Почти.
А в сознании вечно юного бога в крылатых сандалиях горело свежевыжженным клеймом одно слово.
Жертвы.
Вот дед Крон-Временщик жертвует прадедом-Ураном, оскопляя собственного отца во имя грядущей власти; вот отец-Зевс, Дий Высокогремящий, жертвует дедом Кроном и прабабкой Геей-Землей во имя победы над Павшими; вот мать Майя-Плеяда жертвует младенцем Гермием ради любовника-Олимпийца (и рада бы мужем назвать, да нельзя), бросая новорожденного в гроте горы Киллены; вот он сам, Гермий-Лукавый, готов пожертвовать близнецами во имя интересов Семьи, как Гера-мачеха совсем недавно готова была пожертвовать беременной соперницей, матерью этих двоих братьев; вот Амфитрион-лавагет жертвует собой, поднимая руку на Арея-Эниалия в битве под Орхоменом...
Жертвует - собой.
Собой.
Единственное человеческое жертвоприношение, не насыщающее Тартар.
Единственная жертва, недоступная бессмертному, не способному жертвовать собой.
Впервые Гермий подумал, что и боги могут быть ущербны.
- Что с тобой, Лукавый? Эй, очнись!
- Алкид опасен, - не слыша Амфитриона, бесцветно прошептал Лукавый. Он опасен... и я люблю его. Лавагет, запомни мои слова и никогда не повторяй их! - это не только твои дети! Хирон прав: я плохой бог... очень плохой. Что делать, лавагет?
- Ты - отличный бог, - улыбнулся Амфитрион. - Во всяком случае, лучший из тех, кого я знаю. Поэтому я открою тебе одну страшную тайну родители не убивают больных сыновей. Они их лечат!
- Что делают? - изумился Гермий.
- Лечат! Ты что, не знаешь, что это значит?!
- Плохо, - признался Лукавый. - Я ведь... я ведь никогда ничем не болел.
- Ничего, это поправимо! В конце концов, у нас впереди подвиги, а это отличное лекарство для больных и отличная болезнь для здоровых! И те, кто приносил Алкиду человеческие жертвы - посмотрим, как им понравится наш мальчик в качестве жреца! Где, ты говоришь, сейчас находится "Арго"?
- Возле Мизии.
- Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! - чтоб завтра был здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему, пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет назад!
- Тебе? - не понял Лукавый.
- Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? - я еще тогда погиб под Орхоменом...
Оставшись один, мальчик зябко поежился, подобрал смятый пеплос и стал кутаться в шерстяную колючую ткань, стараясь не стучать зубами от озноба.
Всю уверенную силу, которая только что звенела в нем, заставив Лукавого взмыть в небо и исчезнуть в воронке распахивающегося Дромоса, как дождем смыло.
- Эх, Гермий, Гермий, - мальчик с сожалением потряс пустой кувшин и, так и не добившись от него ни капли, зло пнул кувшин ногой. - Зря ты, дружок, с нами связался! Любить выучился - так, глядишь, и умирать научишься... Странно: у такого отца и такой сын! В деда ты, видать, пошел, Лукавый, в Атланта-Небодержателя... ой, холодно-то как! Нет, домой не пойду - там у Алкмены этот сидит, жених критский... пусть его сидит, а я погуляю. Авось, не простужусь!.. похожу-поброжу...
Мальчик встал и принялся вразвалочку выхаживать туда-сюда, волоча края пеплоса по раскисшей земле.
- А Эврисфей, - бормотал он, едва шевеля синими от холода губами, ну и пусть Эврисфей... Главное, чтоб его веления и наши желания в одной постели умещались! Впрочем, если ему и взбредет в голову какая блажь выполним и ее. Надеюсь, что наш микенский ублюдок не станет блажить слишком часто... а то есть на том свете такое поганое место - Острова Блаженства называется...
11
Этот юродивый оборванец явился в священные Дельфы с востока.
Высокий буйноволосый мужчина более чем крепкого сложения, он непрестанно озирался по сторонам, горбясь и вжимая затылок в широкие плечи, словно его преследовали разом все три Эринии, сестры-мстительницы Алекто, Тисифона и Мегера, родившиеся из капель крови оскопленного Урана.
И воспаленные глаза юродивого испуганно моргали.
В процветающих Дельфах всегда нашлась бы работа - а значит, и верная лепешка-другая в день - для такого здоровенного раба, захоти юродивый продаться кому-нибудь из удачливых торговцев или искусных ремесленников. Город богател с каждым днем, и жители Дельф не забывали ежечасно благодарить сребролукого Аполлона-Стреловержца за то, что именно здесь, на перекрестке многих дорог близ гордого Парнаса и неподалеку от Коринфского залива, солнечный бог поразил ужасного Пифона и основал дельфийский оракул.
О том, что оракул был силой отобран не то у Гестии, не то у самой Геры-Мачехи, предпочитали помалкивать.
Лучшее место для торгового города с гаванью в Крисах трудно было придумать - иначе быть бы Фокиде, западной области с центром в Дельфах, вечной падчерицей гораздо более плодородной Беотии.
А так - славься в веках, Феб-Аполлон сребролукий!
Впрочем, в самих Дельфах юродивый задержался в лучшем случае на полдня, почти сразу же смешавшись с толпой очередных паломников и отправившись к оракулу.
Там оборванец быстро прошел мощеной дорогой от центральных ворот ко входу в храм, ни на миг не остановившись у восточной скалистой стены, где в каменную нишу стекала божественная вода Кастальского источника, предназначенная для омовения паломников. Также не привлекли внимания странного гостя многочисленные сокровищницы храма, уступами располагавшиеся на южной стороне; равнодушен он остался и к статуям, стоявшим вдоль дороги, и к иным красотам - плоду мастерства великих зодчих Агамеда и Трофония, любимцев Аполлона.
Юродивый и в храм-то даже не попытался войти, а сел, скрестив ноги, у памятника Фебу-Сверкающему, высившемуся у мраморных храмовых ступеней, где и просидел до самого вечера.
На закате к человеку с глазами загнанной лошади подошла одна из старших жриц - властная женщина средних лет.