— Нет… Это скорее черновики, только еще очень сырые. Боюсь, дальше этого дело и не пойдет… Мне не хватает воображения.
— Может, вам мог бы помочь кто-то из знакомых? Подруга, например? Ведь у вас, конечно, есть одна или две ближайшие подруги, от которых у вас нет тайн?
— Знакомые у меня есть. Но не подруги…
Тут пришел Жаллю. У меня вырвался вздох нетерпения: ведь я, возможно, вплотную подошел к разгадке. Что, если Ману были знакомы эти наброски? У нее-то не было недостатка в воображении, и она могла бы… Мне уже приходилось встречать женщин, готовых на все, лишь бы публиковаться!
— Давайте завтракать, — предложил Жаллю. — Все готово.
С едой было скоро покончено. У меня сердце не лежало к болтовне, да и Жаллю, поглощенный своими делами, не замечал, что разговор не клеится. Клер задавала вопросы о природных богатствах, о еде, о жизни на плотине. Она обладала практической сметкой, а это всегда меня раздражало. Я догадывался, что она думает обосноваться здесь и заняться обустройством нашего холостяцкого быта на семейный лад. Мне это вовсе не нравилось. Мой привычный беспорядок стал мне дорог. Ману умела с этим считаться. Но в Клер была веселость, был задор, скажу больше — в ней была прозрачная ясность, которая понемногу рассеяла мое предубеждение. Сравнивая этих двух женщин, я поневоле признавал, что Клер — само воплощение покоя и надежности. Никогда не знавший матери, я больше, чем кто-либо другой, был подвержен определенному женскому влиянию. От Ману не исходило такого ощущения надежности… Стоп! В эту сторону проезд закрыт. Стоит мне только начать думать о Ману…
— Вы о чем-то задумались, мсье Брюлен, — донесся до меня голос Клер. — Давайте-ка сюда тарелку.
Ее насмешил пузатый самовар, словно составленный из двух колб и напоминавший сосуд алхимика.
— Чем собираетесь заняться теперь? — спросил Жаллю.
— Думаю навести порядок у себя в комнате, — ответила Клер.
— А я, пожалуй, поработаю.
— Вот и отлично. А когда моя жена передохнет, покажите-ка ей здешние сооружения. Увидимся за обедом.
Жаллю легонько поцеловал Клер в висок, а мне пожал руку, что у него было редким знаком доброго расположения. Клер поднялась из-за стола.
— Я кое-что привезла для вас, Пьер.
Я зашел вместе с ней в ее комнату, такую же бетонную келью, как и моя собственная. Она покопалась в разобранных чемоданах и протянула мне пакетик из шелковистой бумаги. Я сразу догадался, что это та самая ручка, которую я просил. Я открыл футляр, и сердце у меня замерло. Это была не просто ручка, а роскошный «Паркер», о котором я как-то говорил Ману.
— Будешь умницей, я тебе такой подарю, — посулила она.
«Будешь умницей» в ее устах означало: «Не станешь задавать вопросов», «Будешь принимать меня такой, какая я есть»… Я вновь видел эту сцену. Видел Ману, сидевшую на диване с чашкой чая в руках. Это было… ну да, в тот самый день, когда я выписал ей чек. Я даже забыл поблагодарить Клер. Я снова был в Париже. Ману была со мной…
— Вам не нравится?
— Простите?.. Нет, напротив… Извините, мне, право, неудобно… Но почему именно «Паркер»?
— Сама не знаю. Мне продавец посоветовал. Сказал, что такие ручки никогда не протекают, даже в самолете. Я-то в этом не разбираюсь.
Ну конечно! А почему именно «Паркер»? Что только не лезет мне в голову! Я достал бумажник.
— Нет-нет, — сказала Клер. — Денег я у вас не возьму. Это подарок. Вы ведь помогаете моему мужу. Если дело выгорит, в этом будет и ваша заслуга. Я обижусь, если вы не возьмете… Будьте проще, Пьер… Держите, и будем друзьями.
Взяв ручку у меня из рук, она сунула мне ее в нагрудный карман.
— Она принесет вам счастье, — добавила Клер. — Вы ей напишете вашу книгу. А я тоже стану романисткой… через посредника.
Она рассмеялась, но в этом смехе мне почудилось что-то горькое. Я подумал, что, быть может, заблуждаюсь на ее счет. Мне еще многое предстояло узнать о Клер Жаллю.
Я жил призрачной жизнью между явью и сном, между Клер, которая была как бы одним из воплощений Ману, и Ману, которая представлялась мне прошлым обличьем Клер. Я только что перечел эти строки. Они безо всякого преувеличения передают то, что я испытывал в те дни. Ибо в этих двух женщинах была, если можно так выразиться, какая-то взаимозаменяемость. Я воображал, что, разобравшись в прошлом Клер, я тем самым пролью луч света и на прошлое Ману. Мне представлялось несомненным, что Ману принадлежала к окружению Клер. И значит, расспрашивая Клер о ее жизни, я непременно должен был натолкнуться на Ману. Но ничего подобного не произошло. Чем больше Клер рассказывала о себе, тем чаще мне казалось, что я слышу Ману. Я уже забыл обо всем, что происходило со мной в те дни, похожие один на другой. Большая часть наших разговоров стерлась из моей памяти. От этого, в некоторых отношениях страшного для меня периода сохранились лишь «шоковые» моменты. Внешне они ничем не отличались от других. Но для меня то были мгновения удушья, головокружения, когда я проваливался в воздушные ямы и мне чудилось, что я, словно в кошмарном сне, лечу в бездну… Так было в тот вечер, когда Клер принялась напевать «Форель». Мы с ней прогуливались по восточному, самому пустынному берегу озера. Его поверхность между двумя берегами выглядела совершенно гладкой — ни волны, ни ряби. Лишь отражавшиеся в воде звезды хоть немного оживляли его. И тут Клер сквозь зубы замурлыкала «Форель». С чего ей вздумалось напевать именно эту мелодию? Я спросил ее об этом.