Но... как оказалось, я недооценивала Мясника: я мечтала, чтобы Пашенька страдал, но я всегда думала только о физической боли, а тут... - Пашенька был еще жив, почти жив, как я тогда, он видел и слышал, - Мясник отошел от него и подошел к его сыну, сдернул с лица мальчика скотч и принялся за дело... Пашенька ожил враз, словно и не был истерзан, он отчаянно задирал голову на крики ребенка, несмотря на боль от собственных ран, несильных и глубоких, и кричал что-то, и дергался, и извивался, и плакал, и умолял... К моей радости Мясник не трогал лицо Пашеньки, поэтому я прекрасно видела его эмоции, я видела его слезы, я видела все...
Да, мне стало не по себе от детских криков, на душе неприятно заскребло - тогда в квартире, когда я писала адрес Пашеньки, я хотела забрать с собой его, и я совершенно не подумала о том, что, не изменяя своим привычкам, Мясник возьмет и его семью. А еще я поняла, что старшую дочь Пашеньки Мясник, скорее всего, тоже убил, еще в квартире, и ей, можно сказать, повезло - умерла она намного быстрее и менее болезненней, чем этот мальчишка, что был сейчас привязан к стулу... На это я уже старалась не смотреть - стояла, свесив голову, но мучил ребенка Мясник недолго, вскоре мальчик притих...
И, когда детские крики совсем стихли, я посмотрела на Пашеньку: он лежал, задрав голову вверх, пытаясь разглядеть... по его щекам слезы, рот раскрыт в немом крике, мышцы горла и лица напряжены так, что вены, казалось, вот-вот лопнут. Несколько секунд тишины, звенящей тишины, и Пашенька начал лихорадочно озираться вокруг, и всего на секунду я встретилась с ним взглядом - миг... миг, в который я увидела то, что даже не мечтала увидеть... - я аж затаила дыхание - я была поражена тем, какую муку я увидела в его глазах: она вытеснила и ужас, и страх, и его собственную физическую боль - это была боль уже не тела - я видела, как страдала его душа...
Стало ли мне жалко его? Пожалела ли я? Отменила бы я все, если бы вернулась на несколько дней назад, туда, в квартиру? О, нет! Слишком сладкий миг... Я смотрела, открыв рот, в нем все пересохло, я... я вбирала этот момент жадно, алчно, ненасытно: это столь подлинное, явное, глубокое страдание на лице Пашеньки, и яростное отчаянье, и душераздирающий призыв в его глазах ко мне помочь, хотя я тоже прикована к стене... И Пашенька даже не подозревал, что будь я сейчас тысячу раз свободной, я не помогла бы ему, мало того, он тут... он тут, потому что я так хотела... Я вдруг вздрогнула от этой мысли и улыбнулась, и посмотрела на Мясника... тот преспокойно убедился, что мальчик мертв и подошел к жене Пашеньки.
- О Боже, нет, хватит, прошу... Не трогай ее, делай все со мной! - Пашенька снова плакал, Пашенька вновь умолял, Пашенька страдал...
«Тебе хотя бы, Пашенька, есть по ком страдать: жена, детишки... были... А мне ты что оставил?..» - я злорадно улыбнулась и так захотелось крикнуть: «Мочи их, Мясник, давай, старайся, как никогда не старался!» Но я сдержала себя - кричать я не стала, хотя ни скотч, ни кляп не затыкали мне рот, я просто смотрела на Пашеньку, я наблюдала за ним, я наслаждалась этим...
И как же неправы те, которые говорят, что месть не сладка, что она не приносит удовлетворения - может быть, их попросту по-настоящему не обижали? Потому что сейчас, даже несмотря на неприятный осадок от недавно затихших детских криков и осознания некоторой вины за это, внутри меня был настоящий триумф, праздник, восторг! И в том, что этот ребенок умер, страдая, истинная вина только его собственного отца: да - мальчика убил Мясник, да - получается, он убил его по моей наводке, но - причина - первопричина этой встречи Мясника и семьи Пашеньки в том, что однажды его папашенька также причинил боль другому - мне, тоже еще по сути ребенку, причинил нечеловечную боль... боль, которая разрослась и превратилась в зло - зло, которое отравляло каждый мой день, каждую мою ночь, каждую мою мысль...
После жены Мясник снова вернулся к Пашеньке, и тут уж он его совсем не жалел, он словно впал в раж, ушел в какую-то свою вселенную - по сути, Мясник просто разделал Пашеньку живьем, зрелище было не очень приятным, да и Пашенька весьма быстро потерял сознание. Все это было уже совсем не аппетитно, и меня начало подташнивать, поэтому я расслаблено повисла на своих оковах, опустив голову и улыбаясь. Внутри меня было приятное, стойкое ощущение идеального завершения, безупречной законченности дела, такое славное чувство душевного облегчения - словно ты только что узнал, что смертельный диагноз, о котором тебе сообщили неделю назад, ошибочный, неверный - ты здоров!