Я попыталась отползти, но лишь получила пинок... и затихла, и снова сознание будто спряталось... Когда я вновь вернулась откуда-то в реальность, эти четверо снова сидели за столом и пили, и смеялись, а я, абсолютно голая, валялась на полу, жуткая боль от левого бедра и между ног очень неприятно отдавала по всему ноющему и другими ранами телу...
На ночь они все-таки решили меня привязать, Пашенька подхватил меня за подмышки и потащил к батарее - это передвижение усилило и без того чудовищную боль, я застонала.
- Живучая какая, сучка... - прошипел Пашенька и грубо бросил меня рядом с батареей, привязал, засунул тряпку мне в рот, отошел к столу, взял нож и вернулся...
Он опустился на корточки рядом со мной, ударил несильно пару раз по щекам, убеждаясь, что я в сознании, и принялся резать полукруги под моими грудями... он разрезал кожу и что-то приговаривал, а я уже не разбирала его слов, только мычала от боли... Потом к нему присоединился и Артемка, который до этого курил у окна: один резал мое тело, другой жег сигаретой... Зачем они это делали? Я не понимала... я не понимаю до сих пор...
- Да я ща прирежу эту суку и все, - вдруг как-то громко прорычал Пашенька и поднес нож к моему горлу с правой стороны, и зачем-то вынул тряпку из моего рта. - Ну что, сука, уже не такая крутая, да?..
Я молчала, говорить сил не было, Пашенька вжал лезвие, чуть провел им, разрезав кожу на шее, я почувствовал боль, но... снова, снова у него не хватило духу... Решимости Пашеньки хватило лишь на этот небольшой надрез, неглубокий, но вот заживал он долго...
Пашенька выругался, встал, бросил нож на подоконник, размахнулся и со всей дури ударил меня кулаком в челюсть, а потом начал остервенело бить и пинать куда придется... Вырубилась я быстро...
Очнулась я уже в воскресенье... металлический вкус во рту уже не уходил...
Я села, тряхнула головой, отгоняя эти воспоминания, и вдруг поняла, насколько сильно я хочу снова увидеть Мясника, и больше всего вовсе не затем, чтобы поблагодарить, поговорить, спросить... нет - меня просто жгло изнутри яростное желание увидеть на тех его столах и других участников той «вечеринки на даче друга». Я хмыкнула и вдруг подумала - а почему нет? - я хочу видеть их всех порванных в куски, я хочу видеть их боль, слышать их крики, я хочу, чтобы Мясник растерзал их также, как Пашеньку! И почему нет?!
Я глубоко вздохнула, ощутив, как сильна, как непомерна во мне жажда этого, во рту тут же набежали слюни, как только я представила: та «операционная», Артемка и Никитос крепко растянутые на столах, и Мясник со скальпелем в руках...
«Боже, какой мужик!» - пронеслось у меня в голове, когда я вспомнила, как Мясник «сделал» Пашеньку. Я невольно помотала головой, поняв, что восхищаюсь совершенной дикостью... - но ведь эта его такая первобытная, такая безжалостная дикость была обращена не на меня, а на моего обидчика, и она не могла не восхитить, не могла оставить равнодушной... Я вдруг вспомнила его губы... и внутри снова это тянущее чувство. «И, если надо, я буду послушной девочкой! Я буду!» - заключила я, улыбнулась и снова улеглась, уставившись в потолок. Я лежала и представляла, каким Мясник может быть - там, под маской: симпатичный он или нет, какого цвета его волосы, какая у него прическа?.. Так я и лежала, увлеченная этим занятием, пока снова не раздались шаги. Я подскочила к окошку, оно отворилось, пустая посуда быстро исчезла, и появилась новая тарелка, уже с супом, и я поняла, что прошло довольно много времени.
Мясник уже было собирался закрыть окошко...
- Спасибо, - торопливо произнесла я, получилось нервно и громко, я посмотрела в окошко на Мясника, на нем все та же маска, он стоял, держа голову полубоком и не глядя на меня. - За этого... Классно ты его! - добавила я, Мясник повернулся, внимательно посмотрел на меня, я улыбнулась и кивнула ему, он кивнул в ответ и закрыл окошко.
Минут через тридцать он забрал тарелку из-под супа. А я снова расстроилась - почему он все такой же холодный? Может я его обидела? Но чем? А может я не так что-то сказала? Он совсем со мной не разговаривает... Хотя может, он просто немой?.. А мне так хотелось с ним поговорить и... меня просто распирало желание написать ему еще два адреса...
Еще примерно через пару часов окошко моей камеры открылось вновь, Мясник поставил бокал и положил что-то сверху, заглянул и внимательно посмотрел на меня, словно убеждаясь, что я еще тут - а куда я денусь? Я сидела на кровати, смотрела на него в окошко и смущенно улыбалась, он слегка кивнул мне, закрыл окошко и ушел. Я подошла к двери и... на мои глаза тут же набежали слезы, правда, по привычке сразу высохли... - на бокале была овсяная печенька, большая, круглая, аппетитная печенька. Я взяла ее и повертела в руках - она была явно купленной, не домашней, но свежей и вкусно пахла. Я заглянула в бокал... в бокале было молоко... Где это видано, чтобы маньяки своим жертвам приносили молоко и печеньки?! Я улыбнулась - ведь это значило, что я для него не жертва... «Но кто тогда?» - мысленно удивилась я, однако особо раздумывать над этим своим вопросом я не стала. Я с удовольствием съела угощение, выпила молоко, которое оказалось к тому же приятно теплым, сполоснула бокал и поставила его на столик, легла на кровать и потянулась, и снова захотелось улыбнуться - и я как-то внезапно осознала, что за последние сутки-двое я улыбалась чаще, чем за последние три месяца. И вдруг - внутри, в самом сердце - такое желание жить, такое желание быть, чувствовать то, что сейчас внутри меня, чувствовать снова чью-то заботу о себе, пусть и в камере, пусть и под замком...