И я смекнула: а что, если Николай Александрович расстарался так для сына друга-главы МВД небольшого городка совсем не просто так... а в благодарность, скажем так, за помощь в устройстве новой жизни некоторых четырех людей, которые очень меня интересуют... Кстати, сам Беляев с семьей еще тогда прямиком из Саратова переехал куда-то за Байкал, чуял - мне будет лень за ним так далеко тащиться...
И я отправилась сюда, в этот город, выслеживать Пашеньку, что удалось мне далеко не сразу. Как я много позже выяснила фамилии они поменяли, все четверо. Около двух лет у меня ушло на то, чтобы найти их всех: я ездила по городу, район за районом (я могла ездить по одну и тому же району неделями), просто надеясь на случайную встречу, - городок был не Москва.
И однажды случайность произошла - я увидела, как Пашенька выходил из магазина, и тут уж выследить, где он живет, труда не составило. И вот суббота, третий день как я изучаю распорядок дня Пашеньки до мельчайших деталей... И вроде я готова, полна решимости, но... открывается дверь подъезда, и он выходит... с той самой девушкой, женой... женой и двумя детьми: старшая - девочка, второй, судя по синему комбинезону, мальчик...
И я вдруг растерялась и снова взяла тайм-аут... И стала выслеживать остальных, но тут все оказалось легко, все пошло как эффект домино - падает одна костяшка, за ней и другие - Пашенька по-прежнему дружил с Артемкой, Артемка иногда встречался с Никитосом, а тот редко-редко да заезжал к братцу Даниле... И всё - осталось только придумать план. Однако действовать надо было в случае чего быстро - чтобы, убив одного, не спугнуть остальных...
И я снова начала думать и планировать, но никак не решалась, так прошел еще год...
А потом... потом я оказалась в том доме, в том подъезде, у двери квартиры, что напротив той, в которой были те, кого выбрал Мясник...
Часть 3
Следующий день, казалось, ничем не отличался, и все должно было пойти также, как и всегда: те же бетонные стены (а куда им деться?), та же лампочка, на обед та же перловка с куском жареного мяса, правда, еще в этот раз Мясник положил с краю тарелки немного квашенной капусты, да привычный компот... Я поела, сполоснула посуду, сняла юбку, которая почему-то начала раздражать, легла и, чтобы не вспоминать, принялась строить догадки о личности этого молчаливого человека в маске, самые невероятные. И это очень развлекало меня, пока... Пока в голову не пришла одна мысль, казалось, нелепая, но меня аж в жар бросило: а вдруг он этих людей и вправду как мясо... и получается в перловке - я резко села - живот, казалось, свело от этой мысли, но это только показалось - полноценно кормил меня Мясник только раз в день и было вкусно, поэтому желудок совсем не спешил расставаться с едой даже после такого моего озарения. Да и озарение ли? Уж больно на разные кусочки он резал, мясники так не работают. «Нет», - мысленно произнесла я, и вдруг осознала, что усердно мотаю головой, не желая даже как-то подсознательно соглашаться с этой своей версией.
Но мысль пришла и мозг упорно начал ее думать. Правда, слава богу, много в этом русле надумать я так и не успела - неожиданно открылась дверь и в камеру вошел Мясник, натянул мне на голову привычный мешок и повел - и снова несколько шагов и снова яркий свет, там, внизу, из-под маски. Мясник приковал меня к уже знакомой стене, стянул мешок, и я огляделась: на столе пара, на стуле ребенок. Внутри меня все скрутило - было неприятно, злость на Пашеньку, его дружков и весь мир после того, как я увидела их муки и смерть, остыли, стало так спокойно и так хотелось покоя, не хотелось больше криков, страданий, смертей... Хотелось... хотелось чего-то другого...
Я старалась не смотреть - и глаза можно закрывать без рук или опустить голову, а вот уши заткнуть с прикованными руками невозможно, и казалось - крики проникали очень глубоко внутрь, куда-то вглубь живота, и оседали там легкой дрожью, хотелось уйти, сбежать, заплакать и немного подташнивало - я ведь тоже, тогда, в те дни, вот также молила не трогать, умоляла остановиться, плакала, кричала проклятья, звала на помощь...
И сейчас эти чужие крики вдруг так ярко оживили те дни, что стало больно, внутри больно: давили рыдания, глаза жгли слезы, но привычная петля крепко держала их, не пускала их, стягивала сердце, стягивала горло, в котором встал ком, что аж было трудно дышать, внутри все неприятно дрожало.