Мясник вдруг встал, достал бутылку коньяка, тарелку с лимоном, стаканы, поставил все на стол, налил, взял свой стакан и жестом призвал сделать меня тоже самое. Когда-то был у меня трехмесячный период: я забывалась алкоголем, но не мое это, когда пью мало - мне мало, я расслабляюсь и мне хочется еще, и в результате пью много, а много - мне становилось плохо: я не забывалась в пьяном угаре, нет, просто заплетался язык, ноги, а потом я бежала к унитазу... но память, вернее, воспоминания - они не пьянели, нет...
Но сейчас выпить хотелось, потому что это было так непривычно, вот так вот говорить с кем-то, говорить об этом и не бояться сказать, что «да, да! я безумно хотела смерти этой четверки, болезненной, мучительной смерти», и при этом не слышать - «ой, не стоит марать об них руки, лучше забудь и живи дальше» и прочее бла-бла-бла... Это было приятно, волнительно и в тоже время как-то больно, словно я наживую доставала что-то изнутри себя, доставала что-то очень личное, доставала и не знала - а как он все-таки отреагирует? И было жалко то, что я достаю, было тревожно за это - как оставить своего ребенка в первый раз с незнакомой няней: а что? а как? а вдруг?
Я взяла свой стакан, кивнула, и мы выпили, выпили без тоста и не чокаясь, потом мы помолчали, он снова налил, и мы снова выпили... Я посмотрела в окно - там, за отражением в стекле, черная дыра, и мне казалось, так страшно там, за окном, так холодно - там воет ветер и очень темно, и... вокруг лес, бесчувственный, суровый, беспощадный... Я перевела взгляд с окна на человека, сидящего напротив, ощутила, как коньяк быстро сделал свое дело, приятно расслабив меня, мне стало тепло и спокойно, и я вдруг улыбнулась, осознав всю карикатурность происходящего - мне спокойно с человеком, который убивал людей, который убивал детей...
Мясник налил нам еще, внимательно глядя на меня, откинулся на спинку стула, расслабленно положил на стол руки, вены на них набухли и стали заметнее...
- Расскажи, что там было, - тихо произнес он.
Я перевела взгляд с его рук на его лицо и вопросительно уставилась - я не очень поняла вопрос - вернее, он тут же вызвал внутри блок, неприятие, противостояние, потому что мне совсем не хотелось вспоминать то, что там было...
- Я не хочу, - честно сказала я и тоже откинулась на стуле.
- Я знаю, но я должен знать, - спокойно произнес Мясник.
Я внимательно посмотрела на него, почему-то тогда у меня даже на секунду не возникло мысли - а почему он, собственно, должен был это знать? Я смотрела на него - на того, благодаря которому те, кто обидел меня, мертвы, и мне захотелось объяснить, почему же они заслужили смерти, я вдруг ощутила острую потребность рассказать - за что же я так ненавижу этих людей.
Да, были следователи, которые расспрашивали, но... я не могла тогда... Да следователи особо и не настаивали, ведь были врачи, которые, конечно, знали далеко не все, только про очевидные физические травмы и раны, но, думаю, доктора рассказали следователям за меня довольно много. Еще были психологи, которых я не любила больше всего, они без каких-либо прав на то лезли в душу, пытались копать там что-то, хотя я понимала, им все равно, им насрать, и еще вопрос - для чего они копают эти ямы в моей душе? Эти врачеватели наоборот еще больше ранили банальными фразами, банальными вопросами, банальными замечаниями - они спрашивали, они говорили так, словно... словно... словно это типичная жизненная неурядица, такая, какая в жизни может раз и случиться, и даже не раз, как потерять перчатку, как опоздать на поезд... и надо перешагнуть, пережить... а вся моя проблема - вся проблема! - в моем застревании в ней... моем!.. застревании в ней... а надо идти дальше... идти дальше?!... И я отделывалась от них общими фразами - да, насиловали, насиловали и так, и эдак, да, били, да, обзывали... А как же это было там на самом деле, так и осталось моим... во мне... со мной... и теми четверыми...
Мы сидели около десяти минут - и я, и Мясник молчали. Я глядела на окно, в собственный бокал с коньяком, на тарелку с лимоном, на стены, на стол, на собственные руки, но не на него. Он молчал, не торопил, не задавал вопросов.
Я вздохнула. Стиснула челюсти. Нервно сглотнула. Сделала глоток коньяка. Отставила бокал в сторону - словно бы это он мне мешал начать говорить. Снова вздохнула и посмотрела на свои ладони - интересно, а в этих линиях, в этих линиях на руках, есть ли в них этот разговор?
...Я вдруг очутилась далеко отсюда - где-то семь лет назад, в отцовском доме...