…Есть мужчины, которые ни за что не покажут свою любовь. Точнее, не покажут ту ее форму, которая будет… нежелательной. Ненужной. Сложной. Потому что у такой любви нет и не может быть ничего впереди.
К этой категории мужчин принадлежит, например, гомункулус, когда-то звавшийся Гневом.
Шоколадный пудинг съесть оказалось не так уж трудно. Совсем. По сравнению с поеданием философского камня… Камень горчил и вызывал изжогу… не говоря уже о том, что каждый укус давался через страх: а вдруг зубы сломаются?.. И обломки, сухие крошки впивались в десны… Пудинг был приторно сладким и вызывал тошнотное ощущение в желудке, да еще и налипал на зубах. Почему Элисия решила, что он любит эту гадость?.. Что он действительно любит, так шашлыки. Мясо, острые помидоры и жир по подбородку. И непременно пальцы потом облизать, это главное. Но сказать об этом Элисии?.. Лучше смерть.
Потом они отправились на прогулку. Элисия показывала Тому достопримечательности драхманской столицы, и Тому удавалось даже иногда выглядеть почти заинтересованным. Он не стал говорить, что видел знаменитую Падающую Башню, Собор Трех Рос и Снеговой Фонтан не раз — тогда бы Элисии почти наверняка стало бы интересно, какие такие деловые связи связывают его отца, Сига Кертиса, с представителями враждебного государства?.. И что отвечать правду — папенька, мол, тут не при чем, а работаю я, друг Элисия, на ту же контору, что и ты. Не твоя вина, если у вас — у нас! — левой руке не говорят о том, что делает правая.
Остается только порадоваться, что я не агент-оперативник. Надоело мне быть оперативником. Досыта нахлебался. Так и сказал Альфонсу Элрику пятнадцать лет назад: «Ты как хочешь, а я ни душу, ни тело Аместрис не продавал. Буду заниматься только тем, чем сам хочу». А Альфонс серьезно так ответил: «Никто и не просит продавать душу. Ты думаешь, Эд способен продать душу кому бы то ни было?.. Нет. Просто сейчас надежных людей не хватает. Отчаянно». Ал не стал уточнять, кому не хватает. И так все, в общем, понятно. Откуда надежные люди сразу после государственного переворота?..
Том — тогда он еще только привыкал к новому имени, которое отваливалось от него, словно присохший песок от купальщика на пляже — дернул плечом, хмыкнул и сказал: «Продать — может, и нет. А вот обменять…» Кажется, Ал еле сдержался, чтобы не двинуть Тому — нет, Гневу — в зубы. Но сдержался. И Гнев согласился в итоге. Если уж Ал начинал уговаривать, отказать ему было очень трудно.
Мысль об Але Элрике почему-то показалось болезненной. Вот поди ж ты… и виделись редко, и не сказать, чтобы такими уж большими друзьями были. Когда-то — и вовсе врагами. А все-таки он один из немногих помнил Тома еще Гневом… и с ним — одним из немногих — Том мог быть до конца откровенен. Кроме Ала, пожалуй, только с отцом и Эдом. И с мамой, пока была жива, но мама — это вопрос отдельный. А больше — ни с кем, даже с Элисией. С ней — в особенности.
Людям свойственно умирать. И всем свойственно умирать. Но чем лучше человек, тем, почему-то, больше вероятность преждевременного исхода.
Эти два часа прошли замечательно.
Эти два часа прошли ужасно.
Том млел от одной возможности быть рядом с Элисией… что-то эдакое бродило в нем, не пытаясь даже выбраться на волю. Просто… просто было хорошо. И одновременно горько. Однако в жизни гомункулуса все время было это «горько», поэтому «хорошо» он научился ценить куда больше остальных людей. Или просто — больше людей?..
Но настал момент, которого Том так боялся: Элисия посмотрела на наручные часы, нахмурила брови (Том не знал этого, однако в такие моменты девушка становилась удивительно похожей на отца), и сказала:
— Вот что… Шеф просил, чтобы в это время я вернулась в гостиницу. Может быть, сдвинулось что-то.
— Что сдвинулось? — спросил Том.
Дело в том, что Элисия так и не рассказала ему причины, по которой она вместе с Эдвардом приехала в Драхму. Только самое общее, канву событий — впрочем, это было уже гораздо больше, чем допускалось для «несекретных» слушателей. Том и не претендовал на иное. И то, как он подозревал, перепавшим крохам информации он был обязан отнюдь не личному знакомству с Элисией — личному знакомству с Элриками. В особенности, с младшим.
— Что-то, — туманно ответила Элисия. — Но может быть, и ничего. Поэтому, если Эд меня отпустит, я весь вечер буду свободной. У тебя нет никаких дел?
— Вроде бы, нет, — Том пожал плечами. — То есть я вполне могу проводить тебя до гостиницы и подождать, пока ты не перекинешься с Эдвардом парой слов.
— А почему подождать? — Элисия наморщила лоб. — Разве ты с ним поболтать не хочешь?.. Вы тоже давно не виделись.
— Мы никогда не были большими друзьями. Это по меньшей мере.
— Ну как хочешь, — в свою очередь пожала плечами Элисия. — И сиди букой, если тебе так больше нравится.
Они дошли до гостиницы — благо, гуляли по центру, где все близко — и Том остался ждать в холле. Днем холл пустовал, и скучающая, розовощекая девушка за стойкой нет-нет да и кидала на Тома, мрачно нахохлившегося в дорогом кресле, жалостливый взгляд: притащила легкомысленная девица с собой мальчонку — небось, племянник или младший брат, брошенный на опеку занятыми родителями, — сама, небось, загуляла с поклонником, а мальчишка сиди и жди. Скучай.
«Ревнуй».
Том действительно ревновал. К чему?.. Ведь ясно же, что у нее ничего нет с…
«К тому, что она его любит. Любит не так, как меня. К тому, что он человек, а я нет. К тому, что у него есть брат… был брат… а у меня нет. К тому, что у него есть жена и дети, а у меня…»
Ладно, у Тома не может быть ни жены, ни детей, ни брата. Благодарить надо, что хотя бы отец есть… ох, знать бы кого: Лето, Ишвару?.. Знать бы — уж икнулось бы господу от томовых благодарностей!
Вдруг двери лифта отворились, и в холл почти вылетел герой недавних томовых уксусных размышлений, Эдвард Элрик собственной персоной. Черное кожаное пальто, которое стало известным в определенных кругах не менее красного, что Стальной Алхимик таскал в молодости, он сменил на черный же тулуп с капюшоном по местной моде. Как-то они называются?.. Доха?.. Толстое зимнее одеяние прибавило низкорослому алхимику габаритов и внушительности. Но не напористости — напористость, как всегда, была при нем. Эдвард Элрик неизменно умудрялся заполнить собой все имеющееся пространство, так что взгляды всех присутствующих неизменно обращались к нему. Как ни странно, высокая, стройная, похожая на закутанную в меха амазонку Элисия изрядно терялась на фоне своего шефа. Мышка и мышка — мимо пройдешь, не заметишь. Мышка бежала, хвостиком махнула…
Том заметил бы Элисию всегда. В любой толпе. Сейчас она была особенно хороша: порозовевшая от жары, торопливо застегивающая расстегнутый было полушубок. При этом девушка пыталась одновременно поправить шарф и шапку. Трюк, который обязательно провалился бы у любого другого человека, если только у него не три руки, ей удался с блеском.
— Вот ты где! — взгляд Эдварда остановился на Томе с начальственной властностью, которая начала появляться у него… когда?.. Да, собственно, лет семнадцать назад и начала. До этого была властность не начальника, но самоуверенного мальчишки, которому кажется, что весь мир должен поступать по его хотению. Ей-богу, мальчишка нравился Тому больше…
— Ага, именно здесь, — развязно сказал Том. — Какие-то проблемы, Стальной?
Он не стал добавлять «малявка», однако несказанное можно было легко прочесть в конце фразы. Ага, вот такие мы… И плевать, что Эдварда Элрика теперь редко называют давним прозвищем, и плевать, что сказанное можно истолковать скорее не как завуалированное оскорбление, а как попытку сделать приятное старому… другу?.. ну не врагу же: не из-за чего им больше враждовать и нечего делить.
Вопреки ожиданиям, Эдвард не зарычал, скорее как-то мрачно, приветственно оскалился.
— Дело сдвинулось, — сказал он. — Хотел бы с тобой перекинуться парой слов, да недосуг. Вернусь — поговорим.
— Я еду с вами, — вдруг сказал Том.
Почему сказал, зачем сказал — непонятно. С чего бы это им брать с собой кого попало?.. Ведь ясно же, что предстоит именно дело… которое сдвинулось. И, скорее всего, в направлении изрядно опасном.