— Ну, вот видите, господа, — заговорил доктор Шрадер. — Выходит, положение наше не так уж и плохо! Фронт держится, а разговоры о том, что аэродром «Питомник» захвачен противником, — просто выдумка.
— Было бы очень хорошо, — заметил я, — если бы все это было правдой. Я же лично считаю, что эта сводка главного командования вермахта — самая настоящая небылица. Жаль, что вчера вас не было вместе со мной в Гумраке. Вы бы собственными ушами послушали, что рассказывают штабные офицеры, которым 14 января чудом удалось спастись от русских танков.
— Значит, вы осмеливаетесь утверждать, что Верховное главнокомандование лжет? — с гневом спросил дантист.
— По-видимому, да, — ответил я. — Больше того, считаю, что это не первая и не последняя ложь, которой нас пичкают в течение восьми недель.
— Своими разговорами вы подрываете дух наших войск, — бросил мне в лицо дантист. — Это пораженчество чистой воды.
При слове «пораженчество» я невольно вспомнил капитана медслужбы Бальзера, который незаметно удрал из котла, как только почувствовал опасность. А уж каких красивых слов он только не говорил! Не хуже этого дантиста.
В наш разговор вмешался доктор Герлах.
— Не так горячо, господин Шрадер, — сказал он. — Лучше объясните, что именно вы понимаете под «духом наших войск»? Уж не имеете ли вы в виду дух этих несчастных, которые, как перепуганные и загнанные до смерти зверюшки, прячутся по землянкам и убежищам? Скажите, думали ли вы когда-нибудь о том, что вот вам, врачу, придется работать и, быть может, умереть в такой дыре?
— Я знаю только то, — с перекошенным от злости лицом проговорил дантист, — что мы обязаны спасти Германию и нацию от смертельной опасности. Ради этой цели мы участвуем в этой битве. Ради этой цели мы должны держаться и выстоять.
— Господин Шрадер, — сказал я, — все мы выполнили свой долг. Мы и дальше будем оказывать посильную помощь больным и раненым. И, если потребуется, умрем вместе с ними. Однако все это не мешает нам задать самим себе вопрос: «Почему?» Спросить это мы имеем полное право — и как люди, и как немцы.
— Первый и самый главный долг солдата — стойкость, — возразил мне Шрадер. — Война — большое испытание для немцев. И тот, кто этого не понимает, зря носит военную форму.
— Изволите понимать это как оскорбление? — спросил капитан. — Но меня вам этим не оскорбить. То, что вы называете «стойкость», — не что иное, как глупое упрямство. Перестаньте бросать на ветер красивые фразы и не называйте других пораженцами.
— Нервы у всех нас сильно взвинчены, — заметил я, — поэтому ваших слов мы не принимаем всерьез. И все же в одном я хочу вам возразить, а именно: стойкость становится пустой формальностью, если не учитываются реальные возможности. Я, правда, не могу похвастаться тем, что мне известна первопричина всех наших страданий. Однако я хочу найти ее. В сегодняшней сводке Верховного командования ее нет, так как сводка лжива.
На следующий день в офицерской землянке разговор как-то не клеился — разногласия были слишком серьезными.
По установившейся традиции у нас врачи и санитары ходили и работали без оружия. В то утро доктор Шрадер, отправляясь на работу, нацепил на пояс кобуру с пистолетом.
— Господа, — обратился он ко всем, — не следует забывать, что эта штука стреляет. Русские у нас под носом. Семь пуль для них, последняя — себе в грудь.
— Как прикажете понимать вас, господин Шрадер? — спросил его капитан Герлах. — Уж не хотите ли вы стрелять по русским прямо в лазарете?
— Именно так. Прежде чем пустить себе пулю в лоб, я убью нескольких большевиков.
— Это безумие! Что вы предлагаете? — оборвал его я. — Подумайте о раненых. Если хоть кто-нибудь из нас окажет сопротивление, начнется перестрелка, в ходе которой могут пострадать невинные.
— Подумайте о жене и детях, — добавил доктор Герлах. — Уж не думаете ли вы, что они обрадуются вашему самоубийству?
— Пусть вас это не тревожит! Как бы там ни было, русским я живым в руки не дамся! И перед смертью уложу не одного из них…
— Точно так же поступлю и я, — раздался вдруг голос фельдшера Рота. — Неужели вы верите, что русские берут в плен? Они схватят нас, допросят, а потом — пулю в затылок или отправят на пожизненную каторгу в Сибирь. Нет, благодарю, я на это не пойду!
В то время как капитан Герлах встал на мою сторону, доктор Вальтер и Штарке разделили мнение дантиста. Инспектор же остался нейтральным. Он не присоединился ни к одной из сторон.
Я понимал, что при такой расстановке сил может получиться большая неприятность.