Въ главномъ отрядѣ чернецовцевъ, сосредоточенномъ на одной изъ желѣзнодорожныхъ станцій, ждали Чернецова согласно его приказа вечеромъ того же дня.
Но ни вечеромъ, ни ночью онъ не возвратился.
Всѣ его подчиненные привыкли къ пунктуальной точности своего вождя.
Отсутствіе отъ него вѣстей повергло всѣхъ его соратниковъ въ великое смятеніе.
Только утромъ и среди дня 23-го января поодиночкѣ и группами стали присоединяться къ главному отряду тѣ изъ партизанъ, которые находились въ экспедиціи съ самимъ Чернецовымъ.
Они принесли ужасную вѣсть.
Они разсказали, что раненый герой, неожиданно окруженный мятежными казаками, видя, что попалъ въ ловушку и что сопротивленіе безполезно, рѣшительно заявилъ, что разъ дѣло дошло до того, что сами казаки возстали противъ своего родного Тихаго Дона, противъ
своихъ отцовъ, противъ своего выборнаго атамана, т. е. противъ самихъ себя, то онъ складываетъ оружіе. Дѣло проиграно и Донъ погибъ отъ руки своихъ сыновъ. Большевики, руководимые жидами, сотрутъ казачество съ лица земли. Проливать родную казачью кровь онъ не можетъ, да и безполезно, это противно его совѣсти.
Начались переговоры, въ результатѣ которыхъ Чернецовъ сдался казакамъ безъ боя со всѣми находившимися при немъ сподвижниками на условіяхъ полной неприкосновенности плѣнныхъ.
Тутъ же на клочкѣ бумажки карандашемъ наскоро написали договоръ и обѣ стороны скрѣпивъ его своими подписями, переслали донскому атаману.
Такъ какъ раненый Чернецовъ идти не могъ, то его посадили на лошадь и онъ поѣхалъ впереди всѣхъ рядомъ съ огромнымъ Подтелковымъ.
Тутъ между ними произошелъ какой-то короткій разговоръ.
Безоружный Чернецовъ ударилъ Подтелкова кулакомъ по лицу и крикнувъ партизанамъ: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!», пришпорилъ коня.
Темнѣло.
Партизаны разбѣжались.
Видимо, казаки, еще колебавшіеся и не успѣвшіе озвѣрѣть, сами дали имъ возможность спастись.
Одни изъ партизанъ говорили, что Чернецовъ успѣлъ ускакать и скрыться, но Волошиновъ и Павловъ утверждали противное.
— Я видѣлъ, — разсказывалъ Волошиновъ въ кругу столпившихся около него офице-ровъ и партизанъ, — какъ поскакалъ полковникъ. Послѣ его крика: «Измѣна! Спасайся, кто можетъ!» я бросился впередъ и вправо, потому что я еще раньше замѣтилъ по правую руку балочку. Думка-то улизнуть была. Казаковъ знаю. Сами-то они насъ не тронули бы, но могли выдать краснымъ. А ужъ тамъ каюкъ. Подъ полковникомъ лошаденка была шустрая, но маленькая, обыкновенная казачья. Должно быть, нарочно такую дали, чтобы не ускакалъ. А подъ Подтелковымъ отличный, гнѣдой полукровокъ... Онъ выхватилъ изъ ноженъ шашку и съ страшными ругательствами погнался за полковникомъ. Полковникъ пригнулся къ самой гривѣ коня и оглядывался черезъ плечо. Я, какъ сейчасъ, это вижу, потому что ѣхали они впереди меня въ шагахъ семи-осьми. У меня сердце замерло. Я хотѣлъ тогда броситься на Подтелкова, да что же я пѣшій могъ сдѣлать?! Будь у меня въ рукахъ винтовка, я ссадилъ бы его съ коня. Что бы ужъ потомъ со мной было, это другое дѣло... Потомъ Подтелковъ быстро догналъ полковника и рубанулъ шашкой. Я видѣлъ, какъ полковникъ кубаремъ свалился на землю, а его конь поскакалъ дальше и я слышалъ, какъ казаки бросились впередъ и около меня загалдѣли: «Ловко рубанулъ! Сразу на смерть и не пикнулъ!»
— Можетъ быть, на наше счастье онъ еще остался живъ?.. — въ видѣ полувопроса замѣтилъ сотникъ Калмыковъ.
И безъ того смуглый, съ черными, какъ смоль, волосами, съ восточнымъ типомъ лица, теперь онъ совсѣмъ потемнѣлъ.
Теребя пальцами и кусая свои черные, молодые усы, онъ пытливымъ, встревоженнымъ окомъ уставился въ лицо разсказчика, желая услышать отъ него хоть слово надежды.
— Не знаю. Дай Богъ. Только едва ли...
— А какъ же вы-то всѣ спаслись? — допрашивалъ поручикъ Клушинъ.
— Тутъ какая-то каша вышла... — продолжалъ свой разсказъ Волошиновъ. — Казаки всѣ гурьбой _______поскакали. Должно быть, они хотѣли насъ выпустить. Вѣдь никого не тронули, а могли всѣхъ въ капусту перекрошить. Я вижу — меня со всѣхъ сторонъ стиснули конные. «Ну, думаю, кончено, пропалъ». Слышу надъ ухомъ голосъ: «Валя, да это ты, што-ля?» Гляжу, — съ коня наклонился къ самому моему лицу казакъ и прямо ѣстъ меня глазами. Лицо знакомое. «Да кто вы?» — спрашиваю. «Гля, да рази не узнали? Станишникъ твой, Гуровъ Хведосей. Ху, да што сады у насъ рядомъ». Всматриваюсь — нашъ, цымлянскій и около насъ цѣлая гурьба казаковъ и всѣ таращутъ на насъ глаза. Гуровъ, какъ-будто поправляется на конѣ, еще ниже наклонился и шепчетъ: «Бягите скорѣича, покуля время есть, а то опамятуются — бяда, какъ бы дурное што не вышло. Вотъ суды»... А самъ держится за спутлище, какъ-будто поправляетъ стремя и киваетъ мнѣ головой направо, загородилъ меня конемъ и сторонкой-сторонкой выперъ изъ толпы. «Ну, таперича бяги да не оглядывайся». «Да ты-то зачѣмъ съ ними?» — не утерпѣлъ я. Онъ безнадежно махнулъ рукой. «Такая ужъ планида вышла. Мы таперича на митинкахъ этихъ самыхъ поряшили противъ атамана, противъ всѣхъ ахвицерьевъ и противъ пановъ. Замордовали насъ. Совсѣмъ мозги свихнулись. Нечего не понимаемъ. Ну, бяги, бяги скорѣича»... Я и побѣжалъ...
— Васъ вотъ спасъ казакъ... Можетъ быть, Богъ дастъ, найдется добрая душа, спасетъ нашего полковника... — съ подавленнымъ вздохомъ замѣтилъ напряженно слушавшій разсказъ Волошинова сотникъ Калмыковъ.
— Дай то Богъ, а то бѣда, — замѣтилъ Клушинъ.
— Если сразу до смерти не зарубилъ его Подтелковъ, то казаки ужъ потомъ не дадутъ его дорубить, — высказывалъ вслухъ свои соображенія Калмыковъ. — Все-таки свои, а не эта проклятая красная мразь.
— Ну, какой надо нанести ударъ, чтобы сразу до смерти убить человѣка?! — обмолвился Клушинъ.
Никто изъ партизанъ не хотѣлъ вѣрить въ смерть героя и каждый въ умѣ своемъ подыскивалъ всякія счастливыя случайности, которыя могли бы спасти ихъ вождя.
На другой день разнеслась молва, что Чернецовъ живъ, скрывшись въ одномъ степномъ хуторѣ, лечится отъ ранъ и скоро снова появится передъ своимъ отрядомъ.
Всѣ хотѣли этому вѣрить и съ тоской и тревогой нѣсколько дней подрядъ тщетно ждали его появленія.
XVII.
Остались чернецовцы, готовые драться, побѣждать и умирать, но Чернецова не было во главѣ ихъ и все измѣнилось. Храбрый, толковый офицеръ принялъ командованіе надъ ними, но сразу почувствова-лось, что вмѣстѣ съ душой героя отъ отряда отлетѣла какая-то большая всеопекающая и вдохновляющая сила, исчезъ все тонко взвѣшивающій и искусно комбинирующій разумъ, погасъ тотъ животворящій духъ, который всѣ дѣйствія чернецовцевъ претворялъ въ неизмѣнный успѣхъ, въ легендарныя побѣды. Со смертью Чернецова и боевая обстановка сильно измѣнилась къ худшему: большевики обнаглѣли и стали усиленно скопляться въ разныхъ пунктахъ, а красные казаки приняли опредѣленно угрожающее положеніе. Многіе партизаны, почувствовавъ безнадежность борьбы, стали исчезать изъ отряда. Чернецовская дружина таяла.
— Плохи наши дѣла, братцы, — сказалъ какъ-то Волошиновъ, со смерти Чернецова все время угрюмо молчавшій. — Совсѣмъ плохи. Руки отваливаются. Гляди, попятимся мы, какъ раки, назадъ. Безъ полковника не удержать намъ фронта. Кончено. Пропало, все пропало. Сдадимъ и Новочеркасскъ, и Ростовъ, выпрутъ они насъ, на зиму глядя, въ Сальскія степи на подножный кормъ. И все это чига[1] проклятая надѣлала... Ни Дукмасовъ, ни Юрочка ничего не отвѣтили. Чувствовали они и по себѣ, видѣли и по лицамъ своихъ товарищей, что всѣ они — не тѣ, кѣмъ были. Даже Витя теперь меньше обычнаго смѣялся и сейчасъ большими, растерянными глазами смотрѣлъ на Волошинова. — Развѣ только вотъ Витя выручитъ, — сказалъ съ печальной усмѣшкой Волошиновъ. — Одна надежда на тебя, Витя. Больше не на кого. Покажи геройство. Выпрутъ насъ отсюда? Какъ думаешь? Витя потупилъ въ землю глаза, теребя маленькими, покраснѣвшими пальцами погонъ своей винтовки. Видно было, какъ отъ скорби и волненія часто вздымалась и опускалась дѣтская грудь мальчика. — Богъ знаетъ, — серьезно отвѣтилъ онъ. — Можетъ еще и удержимся. Я почемъ знаю... Какъ Богъ... Мятежные казаки еще не дрались съ партизанами, но уже открыто группировались въ станицахъ подъ бокомъ у Новочеркасска, явно угрожая своему областному городу. Новыя красныя банды напирали на Звѣрево со стороны Дебальцева и на Лихую отъ Царицына. Всѣ рабочіе, всѣ желѣзнодорожники вооружились и шпіонажемъ, порчей путей, стрѣльбой въ тылъ войскамъ всячески помогали большевикамъ. Наконецъ, само убогое Донское правительство, по настоянію провокатора Агѣева на половину составленное изъ иногороднихъ, въ своемъ попугайскомъ стремленіи къ углубленію революціи настойчиво требовало отъ войскового атамана отмѣны военныхъ положеній въ охваченныхъ открытымъ бунтомъ городахъ и рабочихъ поселкахъ. Многочисленныя полчища красныхъ давили со всѣхъ сторонъ на кучку защитниковъ государственности, еще больше враговъ оказалось внутри. Чернецовцы и партизанскіе отряды иныхъ наименованій, боясь быть отрѣзанными отъ своей единственной базы, съ боемъ отступали по линіи желѣзной дороги къ Новочеркасску.