— Вотъ, вотъ! — горячо воскликнулъ Юрочка. — И я теперь все понимаю, господинъ прапорщикъ...
— Надо, чтобы всѣ это поняли, — значительно добавилъ Нефедовъ и замолчалъ.
— Я тогда въ Москвѣ этого не понималъ, а за это время все передумалъ и знаю. Когда мы съ мамочкой искали по Москвѣ убитаго папу, насъ заставили таскаться по всѣмъ этимъ проклятымъ застѣнкамъ, тюрьмамъ, по всѣмъ этимъ комиссаріатамъ и по прочей пакости... Куда только насъ не посылали?! Ужъ и не припомню всего, да и глупъ я былъ. Чего только мы съ мамочкой не натерпѣлись, Господи?! даже вспомнить страшно... — Отъ волненія Юрочка говорилъ съ дрожью въ голосѣ. — И вездѣ, куда бы мы ни сунулись, жидъ на жидѣ сидѣлъ и жидомъ погонялъ. Всѣмъ они заправляли, всѣмъ распоряжались, всѣмъ приказывали. И злобные и нахальные такіе... Они и не думали скрывать, что надъ нами просто издѣвались. Прямо, какъ завоеватели какіе-то. Какой-нибудь пархатый жидъ хорохорится надъ тобой, кричитъ, топаетъ ногами... Этого я умирать буду — не забуду. А русскіе — всѣ эти красногвардейцы изъ солдатъ и рабочихъ были на черную работу только. Что жиды приказывали, то они и дѣлали...
— Глупое быдло, — вставилъ Нефедовъ. — Имъ только побольше жратвы и позволь убивать и грабить и онъ весь твой.
— А какъ жиды издѣвались надъ моей мамочкой, Господи! И какъ я все это вынесъ тогда, ни одного изъ этихъ пархатыхъ не задушилъ, теперь бы я ни одной минуты не выдержалъ...
— Ну, тебя живо бы къ «стѣнкѣ», безъ разговоровъ, и вывели бы въ расходъ... — замѣтилъ Кастрюковъ, умудрившійся закурить и попыхивавшій въ рукавѣ папироской.
— Конечно, вывели бы въ расходъ. Я это отлично знаю, — спокойно отвѣтилъ Юрочка. — И чортъ съ ними. Мнѣ теперь все равно. Никому изъ насъ долго жить не придется. Сколькихъ изъ насъ поперебили. Много ли насъ осталось?! Я ко всему готовъ. Проживешь ли двадцать лѣтъ или одинъ день. Все равно, умирать когда-нибудь да надо.
— Да, заварили жиды кашу, — замѣтилъ Волошиновъ, — а расхлебывать-то насъ згставили...
— И не скоро расхлебаемъ, господа. Да и расхлебаемъ ли?! — ввернулъ Нефедовъ. — Господа, чья очередь въ сторожевку? Ваша, Кирѣевъ? — спросилъ онъ, поднеся къ самымъ глазамь руку съ часами-браслетомъ. — Пора.
— Моя, — отвѣтилъ Юрочка, поднимаясь съ земли и взбрасывая винтовку на плечо.
— И моя! — поспѣшно заявил Витя.
Онъ вскочиль сь соломы, поставилъ ружье къ ногѣ, по-фронтовому, въ два отчеканен-ныхъ пріема взбросилъ его на плечо, пристроился къ Юрочкѣ. Кастрюкову и Дукмасову и всѣ четверо подъ командой разводящаго Волошинова, ломая подъ ногами шуршавшую ледяную корку, отошли отъ столба и сразу скрылись въ балкѣ.
XX.
Настала великая длительная боевая страда.
Добровольческая армія, оторванная отъ всякой почвы, не имѣвшая ни тыла, ни фланговъ, съ громаднымъ хвостомъ изъ своего обоза, со всѣхъ сторонъ, точно въ мышеловкѣ, окруженная большевистскими полчищами, стихійно, слѣпо ненавидимая мужицкимъ населеніемъ, которое всѣми способами помогало ея врагамъ, какъ гонимое степнымъ вѣтромъ перекати-поле, продвигалась къ берегамъ Кубани.
Смертоносная петля изъ многочисленныхъ, отлично и изобильно вооруженныхъ и снаряженныхъ, всегда неизмѣнно разбиваемыхъ, но и неизмѣнно вновь нарастающихъ большевистскихъ полчищъ, всегда была занесена надъ ея головой.
Помимо распропагандированныхъ воинскихъ частей, помимо бандъ, присланныхъ центральной разбойничьей властью съ Сѣвера, еще и многомилліонное иногороднее, т. е. мужицкое населеніе Дона, Кубани и Кавказа единодушно встало на ноги и ополчилось противъ «кадетовъ».
Много разъ казалось, что эта живая, безпощадная петля вотъ вотъ на смерть захлестнетъ крошечную армію, что выходовъ у нея нѣтъ.
Но она, непобѣдимая, каждую минуту готовая на смерть биться и умереть, своими сокрушительными ударами всякій разъ рвала мертвую петлю и, разметывая вражескія полчища, расчищая передъ лицомъ своимъ кровавый корридоръ, неизмѣнно и упорно шла все впередъ и впередъ, не отдавъ въ добычу врагу ни одной повозки, ни одной лошади изъ своего огромнаго обоза.
Всегда полуголодные, невыспавшіеся, до послѣдняго предѣла переутомленные, въ рваныхъ, холодныхъ, промокшихъ шинеляхъ, часто безъ бѣлья, въ дырявой обуви, поѣдаемые вшами, то по невылазной грязи, то по снѣгу и морозу, то подъ проливнымъ дождемъ, то по горло въ водѣ, обвѣваемые буйнымъ, пронизывающимъ до костей степнымъ вѣтромъ, безропотно совершали свой кровавый крестный путь чины маленькой арміи, неся въ сердцахъ своихъ обломки разрушенной въ русской землѣ государственности.
Имъ надо было либо побѣдить, либо умереть.
Но какъ же побѣдить напиравшую на нихъ со всѣхъ сторонъ разбушевавшуюся народную стихію?! И они, нанося страшные удары, умирали доблестно, геройски, гордо, никогда не унижаясь передъ свирѣпымъ врагомъ до мольбы о пощадѣ.
Кубанское казачье населеніе, испытывавшее на самихъ себѣ удушающій гнетъ большевизма, безъ особой охоты, но и безъ вражды, принимало пришельцевъ, за то иного- родніе при приближеніи добровольцевъ поголовно бросали свои хутора и села, а всѣ мужчины, горя неутолимой ненавистью къ «кадетамъ», брались за оружіе и становились въ большевистскіе ряды.
Уже третій день шли тяжкіе, безпрерывные и безсмѣнные бои, сперва подъ станицей Березанской, гдѣ дрались цѣлый день и только къ вечеру разгромивъ большевиковъ, добровольцы безъ остановки прошли ночью въ Журавскій казачій хуторъ и оставивъ тамъ обозъ, на разсвѣтѣ 2-го марта атаковали желѣзнодорожную станцію Выселки.
Большевики ружейнымъ и пулеметнымъ огнемъ обороняли строенія, а съ путей дѣйствовали своей артиллеріей ихъ броневые поѣзда, причинявшіе добровольцамъ весьма чувствительный уронъ.
Только къ заходу солнца большевики были выбиты со станціи, но ночью они вновь заняли ее.
Съ утра слѣдующаго дня бой возобновился съ новой силой.
Добровольцамъ пришлось ввести въ дѣло чуть ли не всю свою армію.
День былъ солнечный. Съ пропитанной влагой земли тянуло холодомъ, по степи гулялъ свѣжій вѣтеръ, а сверху лучи южнаго весенняго солнца не только согрѣвали, а просто жгли.
Бойцы обливались потомъ и страдали отъ жажды.
Удачно стрѣлявшей добровольческой артиллеріи только къ вечеру удалось повредить вражескіе броневые поѣзда и отогнать ихъ отъ станціи.
Съ этого момента успѣхъ рѣзко склонился въ сторону добровольцевъ.
На глазахъ Юрочки погибъ одинъ изъ взводныхъ командировъ — храбрый, твердый чернецовецъ сотникъ Калмыковъ.
Онъ упалъ въ двухъ шагахъ впереди Юрочки на смерть пронзенный пулей, пало еще нѣсколько партизанъ.
Измученные безперерывнымъ трехдневнымъ боемъ, голодные, усталые и ожесточенные добровольцы повели на станцію общій штурмъ.
Шагахъ въ ста отъ станціи на ровномъ, безъ единой складки полѣ огонь большевиковъ былъ такъ силенъ, что партизанамъ еще пришлось залечь въ послѣдній разъ.
Большевики, защищенные стѣнами станціонныхъ построекъ и желѣзнодорожной насыпью, противъ своего обыкновенія стрѣляли довольно хорошо и держались упорно.