Скоро они слились въ одинъ облегчительный, протяжный возгласъ.
Пѣсня разомъ на полусловѣ оборвалась, точно ее обрубили.
Взоры всѣхъ съ недоумѣніемъ и пожирающимъ вниманіемъ устремились впередъ.
По косогорью имъ навстрѣчу скакалъ какой-то всадникъ.
Онъ былъ еще такъ далеко, что казался несущейся къ нимъ большой мухой.
Онъ быстро приближался.
Уже видно было, какъ онъ махалъ мохнатой темной папахой и что-то кричалъ.
И гдѣ онъ проскакивалъ, тамъ подхватывалось новое, неистовое, духъ захватывающее ура.
Всѣ предчувствовали какую-то больщую радость, всѣ готовились услышать какое-то важное, счастливое извѣстіе, всѣ терялись въ догадкахъ.
И всѣ ревнивыми глазами нетерпѣливо слѣдили за приближающимся и вырастающимъ всадникомъ.
Совсѣмъ недалеко, отъ ближнихъ переднихъ повозокъ, вспыхнули новые, пододвинув-шіеся, ликующіе клики.
И передъ глазами партизанъ на бугрѣ выросъ скачущій на взмыленной гнѣдой, ставшей отъ пота почти черной, лошади, низко пригнувшійся къ передней лукѣ всадникъ. Полы его сѣраго полушубка широко развѣвались по вѣтру, темно-малиновый башлыкъ болтался за спиной.
Круглое, безбородое, съ короткими усами, лицо его было багрово-красно отъ скачки, напряженія и радости.
— Кубанская армія генерала Эрдели сейчасъ соединилась съ нами! — зычнымъ, уже осипшимъ отъ крика, голосомъ грянулъ онъ.
Радость и счастіе какой-то огромной горой надвинулось и сразу всей своей тяжестью навалилось на измученныхъ, во все хорошее извѣрившихся партизанъ.
Духъ захватило въ гортани.
И вдругъ, точно по командѣ, изъ всѣхъ изнывшихъ въ безпрерывныхъ страданіяхъ грудей юношей и отроковъ вырвался одинъ облегчительный, побѣдный и грозный для побитаго и растрепаннаго врага вздохъ и вздохъ этотъ былъ могучее, дружное ура, присоединившееся къ еще неумолкнувшимъ радостнымъ кликамъ, раздававшимся по всей растянувшейся на десятки верстъ вереницѣ обоза и войскъ.
Партизаны опомнились отъ перваго взрыва радости и счастія, хотѣли подробнѣе разспросить привезшаго такую живительную вѣсть офицера.
Тотъ былъ уже далеко, въ самомь хвостѣ добровольческаго арріергарда.
— Такъ вотъ что значили эти вспышки въ степи. Помните, господа? Это когда мы дрались за Киселевскими хуторами. Помните? — догадался одинъ изъ партизанъ.
— И гулы! Слышали гулы-то? Еще офицеры наши по-часамъ высчитывали, въ сколькихъ верстахъ идетъ бой, — добавилъ другой.
— Значитъ, это къ намъ на соединеніе пробивалась армія Эрдели...
— Слава Богу! Теперь мы не одни, теперь мы покажемъ этимъ мерзавцамъ-большеви-камъ...
— Говорятъ, у Эрдели до пяти тысячъ въ арміи и массу пушекъ и снарядовъ увезли съ собой изъ Екатеринодара...
— Снаряды у нихъ, должно быть, есть, не такъ какъ у нась. Ишь какъ гудѣли ихъ пушки по цѣлымъ днямъ.
— Теперь Екатеринодаръ, какъ пить дать, будетъ въ нашихъ рукахъ.
— Господа, а что, какъ все это онъ навралъ? И никакого Эрдели нѣтъ? — усомнился кто-то.
— Кто навралъ?
— Да этотъ офицеръ.
Всѣ съ испугомъ, большими, вопросительными глазами глядѣли другъ на друга.
Разочарованіе было бы слишкомъ жестокимъ.
— Да тогда его повѣсить мало, — упавшимъ голосомъ протянулъ одинъ изъ колонны.
— Не можетъ быть.
— Господа, такими вещами не шутятъ, — серьезно замѣтилъ Нефедовъ. — Чего же ради офицеръ взбулгачилъ бы всю армію и весь обозъ. Развѣ онъ безъ головы?! За это начальство по головкѣ не погладитъ. А верховный безъ разговоровъ прикажетъ повѣсить на первой осинѣ.
— Да, да. Правда. Этимъ не шутятъ. Небось, если бы вздумалъ взбрехнуть, ну сказалъ бы по секрету двумъ-тремъ...
— Но онъ могъ ошибиться...
— Какая тамъ ошибка?! Ошибки не можетъ быть.
— Эхъ, жаль. Не задержали его да не разспросили хорошенько.
Сомнѣнія разсѣялись и всѣ успокоились на мысли, что помощь близка.
Теперь и усталость прошла. Всѣ забыли, что не ѣли со вчерашняго дня, всѣ и думали, и говорили только объ одномъ: о соединеніи съ кубанской арміей, о движеніи на Екатеринодаръ, объ очищеніи отъ разбойничьихъ большевистскихъ бандъ казачьихъ земель, о желанномъ отдыхѣ и человѣческихъ условіяхъ жизни въ сносной обстановкѣ.
Тяжелы были почти безпрерывные бои и походы, но едва ли чины арміи меньше страдали и отъ холода, мокроты, грязи, вшей, голода и другихъ неудобствъ жизни.
Всѣ эти тяжкія условія и ужасающія обстоятельства дѣйствовали угнетающе на состояніе духа маленькой, измученной арміи.
Теперь окрылились дерзкія, яркія надежды, нахлынули ослѣпительныя мечты на близкое спасеніе несчастной, обманутой, гибнущей родины. Не даромъ же понесли они столько трудовъ, лишеній, жертвъ! Тутъ была радость, было счастье, точно въ тѣла этихъ до полусмерти замученныхъ молодыхъ людей вдругъ кто-то вдунулъ животворящій духъ.
Всѣхъ занимали вопросы: какова численность присоединившейся арміи, какой у нея запасъ снарядовъ, патроновъ, сколько пушекъ, каковы ея настроеніе и боеспособность.
Объ этомъ шли разнорѣчивые разсужденія и толки.
Одно для всѣхъ было ясно, что теперь они не одни, что ихъ непроницаемая доселѣ разъединенность со всѣмъ міромъ въ одномъ мѣстѣ уже прорвана, что шансы на одолѣніе трусливаго, гнуснаго и безчисленнаго врага значительно повысились.
А тамъ дальше прозрѣютъ и станутъ на ихъ сторону и всѣ кубанскіе казаки. Тогда силы ихъ увеличатся въ неизмѣримой степени.
И въ различныхъ частяхъ арміи и обоза еще долго вспыхивало и подхватывалось мощное радостное ура.
Разсѣявшіеся по степи, по камышевымъ зарослямъ, по лѣсистымъ буеракамъ и балкамъ большевики, слыша эти неистовые, побѣдные клики изъ рядовъ Добровольческой арміи, бросали ружья, сумки, даже верхнее платье и обувь, обрубали у артиллерійскихъ запряжекъ постромки и ополоумѣвшіе, конные и пѣшіе, опережая и еще болѣе пугая другъ друга, въ безпамятствѣ бѣжали и бѣжали, куда глаза глядятъ.
У всѣхъ была одна довлѣющая мысль, одинъ неумолчный крикъ сердца: спасаться, спасаться, во что бы то ни стало, отъ этихъ страшныхъ, неумолимыхъ, всегда побѣдонос-ныхъ «кадетовъ».
Но некому было преслѣдовать ихъ.
Добровольческая армія, переутомленная безперерывными походами и боями, съ порѣдѣвшими рядами, оборванная, голодная, не имѣвшая снарядовъ, израсходовавшаяпочти всѣ патроны, везшая въ своемъ неповоротливомъ обозѣ трупы своихъ убитыхъ, которыхъ некогда и негдѣ было похоронить, съ громаднымъ транспортомъ больныхъ и раненыхъ, которыхъ нечѣмъ было накормить, нечѣмъ одѣть, нечѣмъ лечить и даже некѣмъ охранять, спѣшила на соединеніе съ кубанцами и жаждала отдыха и подкрѣпленій.
Вечеромъ добровольцы пришли въ полуопустѣвшую Рязанскую станицу, изъ которой казаки-фронтовики сегодня почти поголовно сбѣжали къ большевикамъ, а ихъ отцы и дѣды встрѣчали Корнилова съ хлѣбомъ-солью, какъ давно жданнаго дорогого гостя и на колѣняхъ, со слезами цѣловали его руки.
Совершалось что-то непостижимое, въ одной семьѣ, недавно столь дружной и согласной, шелъ великій разнобой, чреватый невообразимо страшными, гибельными послѣдствіями.
XXVI.
Теперь въ грязномъ, обвѣтренномъ и опаленномъ солнцемъ, загрубѣломъ и поѣдаемомъ вшами, росломъ, лохматомъ партизанѣ съ худымъ, большеглазымъ лицомъ, съ своеобразной боевой выправкой, въ затрепаной, рваной шинелишкѣ, въ дырявыхъ, тяжелыхъ ботинкахъ, съ ружьемъ въ рукахъ и съ сумкой патроновъ при боку едва ли можно было узнать прежняго нѣжнаго, хорошенькаго, краснощекаго, опрятно одѣтаго, вымытаго и причесаннаго гимна-зиста Юрочку-любимца и баловня богатыхъ родителей.