Они знали, что съ уходомъ добровольцевъ со стороны красныхъ ихъ ждетъ безпощадная месть: аулы будутъ сожжены, добро разграблено, удѣлъ мужчинъ — истязанія и разстрѣлы, женщины вновь будутъ подвергнуты насиліямъ и позору.
На призывъ Корнилова встать въ ряды Добровольческой арміи, черкесы откликнулись охотно и быстро сформировали конный полкъ.
Юрочка и другіе партизаны съ обостреннымъ любопытствомъ стремились увидѣть въ домашней обстановкѣ черкесовъ — этотъ воспѣтый русскими поэтами минувшаго вѣка воинственный народъ.
«Черкесъ оружіемъ обвѣшенъ,
Онъ имъ гордится, имъ утѣшенъ»...
Цитировалъ Юрочка стихи безсмертнаго Пушкина и въ его воображеніи черкесъ рисовался воплощеніемъ мужской красоты, силы, безстрашія и ловкости.
Кто-то сказали ему, что степные кубанскіе черкесы, въ аулы которыхъ вступили теперь бѣлыя арміи, принадлежатъ къ самому воинственному и благородному племени кавказскихъ народностей а-ды-гэ.
Юрочку непріятно поразило то, что сакли черкесовъ были по большей части саманныя, низкія, тѣсныя, куда меньше и бѣднѣе жилищъ кубанскихъ казаковъ, а съ донскими нарядными, опрятными и просторными куренями, часто съ городской меблировкой и сравнивать нельзя. На тѣсныхъ улицахъ и въ дворахъ — нечистота, навозъ, грязь и вонь.
Черкесы и черкешенки представлялись Юрочкѣ высокимъ, стройнымъ народомъ, одѣтымъ въ свои живописные національные костюмы и непремѣнно всѣ— жгучіе брюнеты и брюнетки.
На самомъ дѣлѣ онъ увидѣлъ испуганный, подавленный, бѣдный народъ, обычнаго средняго роста, одѣтый почти такъ же, какъ одѣваются во всей Россіи фабричные и мастеровые, только цвѣта одеждъ поярче и легче обувь. Среди черкесовъ попадалось много сѣроглазыхъ, круглолицыхъ блондиновъ и блондинокъ и даже рыжихъ.
Объ оружіи не могло быть и рѣчи.
Его отняли большевики.
Все это разочаровало Юрочку.
XXVII.
Добровольцы воспользовались короткой передышкой отъ боевъ и на землѣ одного изъ ауловъ похоронили своихъ убитьтхъ, тѣла которыхъ, дабы не отдать своихъ мертвыхъ на поруганіе презрѣнному врагу, по приказанию командующего везли съ собою на подводахъ изъ подъ Лабинской, и Некрасовской станицъ, Киселевскаго и Филипповскихъ хуторовъ.
Въ бѣдныхъ аулахъ не находилось ни достаточнаго количества помѣщеній, ни дровъ для отопленія, ни мяса, ни хлѣба, ни молока.
Чины соединенныхъ армій, спасаясь отъ холода и непогоды, ютились въ сараяхъ, въ тѣсныхъ, съ желѣзными печурками, закоптѣлыхъ кунацкихъ, напихиваясь въ каждый клѣтушокъ, въ каждую комнатку, подъ каждую крышу по столько человѣкъ, что не всѣмъ представлялась возможность сидѣть, ѣли кукурузныя лепешки, прѣсный чурекъ и пышки на горчичномъ маслѣ и только немногимъ счастливцамъ удавалось купить немного баранины и буйволинаго молока.
Всѣмъ было и голодно, и холодно, и мокро.
Положеніе больныхъ и раненыхъ, несмотря на всѣ заботы командующаго, который никогда не забывалъ о своихъ выбитыхъ изъ рядовъ бойцахъ, оказалось хуже всѣхъ.
Въ послѣдней богатой станицѣ Рязанской для нихъ было реквизировано много одѣялъ и халатовъ и ими ихъ укрыли.
Но такъ какъ помѣщеній въ маленькихъ аулахъ было недостаточно, то большинство этихъ страдальцевъ по нѣсколько сутокъ не пришлось снимать съ повозокъ.
И они безъ свѣжихъ перевязокъ, безъ лекарствъ и почти безъ ѣды, дни и ночи проводили на улицахъ и площадяхъ подъ открытымъ, холоднымъ, дождливымъ небомъ.
У многихъ одѣяніе давно промокло, замѣнить его было нечѣмъ, просушиться негдѣ.
Съ 14-го на 15-ое марта всю ночь напролетъ шелъ проливной дождь, а на утро соединенныя арміи, каждая получивъ свою отдѣльную боевую задачу, Кубанская изъ станицы Калужской, Добровольческая изъ аула Шенджи, подъ неперестававшимъ дождемъ вышли въ направленіи станицы Ново-Дмитріевской.
Обозъ добровольцевъ былъ направленъ на Калужскую.
Дорога отъ Шенджи до Калужской, чуть не сплошь перерѣзанная лѣсистыми оврагами, безчисленными ручейками и балками, пролегающая по бугроватой, со множествомъ болотъ, мѣстности, въ наступившую росторопь совсѣмъ раскисла и оказалась невообразимо тяжка не
только для длиннаго, неповоротливаго обоза, но даже и для всадника.
Утромъ отъ косого, частаго и мелкаго дождя всю степь заволокло сырой, туманной пеленою.
Вѣтеръ, какъ разудалый добрый молодецъ, гулялъ и свисталъ по широкой степи, по буеракамъ, по частымъ водомоинамъ, трепалъ, рвалъ и выворачивалъ съ корнями попадавшіяся на его пути деревья.
На колеса повозокъ громадными, сплошными, отъ ободьевъ до ступицъ, пластами наворачивалась темнобурая, липкая грязь.
Колеса походили на неуклюже обтесанные и густо осмоленные тяжелые мельничные жернова.
Лошади по колѣно и даже выше завязали въ грязи, хрипѣли и надрывались отъ натуги, рвали сбрую и уносы и изнеможенныя, падали сами, чтобы больше не встать и засасываемыя размякшей землею, лежали, покорно ожидая смерти.
Въ короткое время путь усѣялся сломанными и опрокинутыми на бокъ повозками, съ торчащими въ воздухѣ колесами, павшими лошадьми и отчаянно бившимися кучками людей, спасавшихъ себя и остатки своего послѣдняго имущества.
Больные и раненые стонали и кричали, взывая о помощи или прося у Бога смерти.
Они страдали не только отъ невзгодъ стихіи и отъ болей въ своихъ ранахъ, но и отъ каждаго толчка по дорогѣ, а толчки были на каждомъ шагу.