— Чего ихъ слухать?!.. Ихъ такъ-то до ночи не переслухаешь... — поддержалъ перваго другой голосъ изъ передней и, пересыпая свои слова отборными ругательствами, продолжалъ: — Сколько нашихъ товаришовъ эти самые кадети поперехлопали... И ишь какое дѣло? Ихъ же и слухать... да еще и миловать... Видали такихъ-то...
— Тувариши, тувариши, слухайте, слухайте... — истерично, торопливо закричалъ третій, стоявшій рядомъ съ комиссаромъ.
Теперь онъ выдвинулся впередъ, суетливо извиваясь всѣмъ тѣломъ, оглядывался во всѣ стороны, вздергивалъ развинченными плечами и безтолково и несуразно размахивалъ надъ головой руками. Все его рыжевато-бѣлобрысое, густо-покраснѣвшее лицо и вытаращенные водянистые глаза подергивались. Видъ у него былъ такой, точно онъ только - что сдѣлалъ какое-то необычайно важное открытие, о которомъ спѣшилъ повѣдать міру.
— Тувариши, триста лѣтъ пили нашу кровь, триста лѣтъ дерли нашу шкуру, триста лѣтъ жмали насъ... — при этомъ ораторъ съ вытаращенными глазами и вытянутыми книзу руками присѣдалъ до самаго пола, въ лицахъ показывая, какъ ихъ «жмали». — Теперича пришелъ нашъ чередъ жмать...
— Да будетъ, будетъ. Слыхали. Всѣхъ не переслухать. Бери, тащи. Чего тамъ?! — закричали въ толпѣ.
— Тувариши, тувариши... триста лѣтъ... — крутясь на подобіе пущеннаго въ ходъ волчка и оглядываясь во всѣ стороны, кричалъ ораторъ.
Но онъ ни у кого не нашелъ сочувствія, растерянно оглядѣлъ толпу, съ видомъ сожалѣнія махнулъ рукой, сразу осѣлъ и стушевался. Все воодушевленіе его сразу пропало.
— Тащи. Чего? Волоки ихъ... Бей! — заревѣли въ толпѣ.
— Чуръ не бить здѣся! На дворъ! на дворъ! — кричалъ комиссаръ.
Его тоже никто не слушалъ. Да и никто никого не слушалъ.
Толпа разомъ завыла, заревѣла и зарокотала, точно разгулялся и закрутилъ на морѣ смерчъ.
Замелькали осатанѣлыя, багровыя, сопящія и рычащія лица, засверкали яростные глаза; раздались новообразимыя, поганыя ругательства; зашмыгало и затопотало множество ногъ; замахало множество рукъ. Все сцѣпилось и скрутилось въ какой-то отвратительный, ужасающiй живой клубокъ изъ напруженныхъ человѣческихъ телъ.
Матвѣева сбросили на полъ.
Среди галдежа и шума прорезался нечеловѣческiй, душу раздирающiй крикъ, крикъ смертельнаго ужаса и боли.
Онъ не повторился.
Слышались только тупые удары тяжелыхъ сапогъ по тѣлу, усиленное сопенiе и рычанiе.
Бѣлобрысый ораторъ надседался отъ усердiя и, силясь въ толпѣ достать ногами Матвѣева, при каждомъ ударѣ нелепо размахивалъ въ воздухѣ то одной, то другой рукой.
Схвативъ на руки офицера, раскачивали его, какъ мясную тушу, потомъ ударили объ полъ.
Несчастный при паденiи тихо замычалъ, перевернулся со спины на бокъ и, судорожно изгибаясь, затрепеталъ всемъ тѣломъ.
Почти на лѣту его поймалъ молодой, черноволосый красногвардеецъ, съ красивымъ, искаженнымъ отъ бѣшенства лицомъ и, нажавъ колѣнями на грудь раненаго, вмѣстѣ съ волосами сорвалъ съ его головы повязку, потомъ поспешно изо всей силы, точно молотками по наковальнѣ, сталъ бить кулаками по лицу и головѣ несчастнаго.
_______Кулаки шмякали.
Голова раненаго, какъ отрубленная, ерзала отъ ударовъ по полу.
Во все стороны брызгала кровь...
Раненый находился въ глубокомъ обморокѣ.
Нефедова схватили за руки и за больную ногу, но онъ съ зубовнымъ скрежетомъ вырвалъ ее и, успевъ встать на костыли, подталкиваемый подзатыльниками, пошелъ въ толпѣ, ежеминутно чуть не падая, и, наверное, упалъ бы, если бы сгрудившiеся около него плотной кучей люди своей массой каждый разъ не удерживали его отъ падения.
На толчки отвечая толчками, на ругательства ругательствами, онъ вмѣстѣ со своими палачами вышелъ въ коридорчикъ и даже спустился по ступенькамъ въ дворъ.
Онъ искалъ глазами въ толпѣ ту, которую любилъ, не думая о себѣ, такъ какъ его страшная участь была вне сомненiй, но все время среди сумбура, кошмара и борьбы всѣмъ сердцемъ безпокоился о ней, дрожалъ за ея жизнь.
На одинъ мигъ среди людскихъ головъ погасшей звѣздой блеснуло ея, похожее на рѣдкій перламутръ, помертвѣвшее лицо.
Онъ хотѣлъ ободрить ее улыбкой, но его сильно пихнули съ лѣстницы, онъ едва устоялъ и упустилъ ее изъ поля зрѣнія.
«Слава Богу, не убили!» — мелькнуло въ его головѣ ему стало легче.
Матвѣева и офицера выволокли за ноги.
— Дорогу, дорогу, тувариши, тувариши! — кричали волочившіе.
Въ толпѣ, тѣсня другъ друга, разступались.
Раненые колотились головами объ пороги и затылками пересчитывали ступеньки лѣст-ницы.
За ними оставался кровавый слѣдъ.
Среди двора ихъ бросили.
Оба корчились въ судорогахъ, оба потеряли сознаніе.
Нефедова поставили около лежащихъ товарищей по несчастію.
Обреченныхъ окружили.
За дворомъ, заборчикъ котораго оказался уже наполовину сломаннымъ, толпились конные и пѣшіе красногвардейцы, пьяные, шумные, переругивающіеся, налѣзающіе на плечи другъ друга и жадными глазами старающіеся не пропустить ни единаго штриха изъ происходящаго дѣйствія.
Комиссаръ въ офицерскомъ пальто широко размахнулъ въ обѣ стороны руками и зычнымъ, хриплымъ голосомъ крикнулъ:
— Раздайсь, товарищи, раздайсь. Ну, вы тамъ, товарищъ Щедровъ, чего замѣшкались? Скорѣйча справляйте свое дѣло... По скончаніи останки-то допьете...
Толпа громко, сочувственно захохотала, точно заржалъ цѣлый табунъ лошадей.
Осклабился и комиссаръ.
Оторвавшись отъ бутылки съ водкой, на ходу уже пряча ее въ карманъ и обтирая ладонью пьяное лицо, въ кругъ вскочилъ съ весело вращающимися, выпученными глазами крупный, тучный, съ желтоватыми кудерьками на вискахъ, красногвардеецъ, весь по плечамъ и по животу опоясанный пулеметными лентами, съ засаленной красной тряпкой на груди, съ брызгами свѣжей крови на его темно-сѣромъ пиджакѣ.
Въ рукѣ у него сверкнулъ новенькій, но уже окровавленный топоръ.
Во всей его фигурѣ и въ тупомъ, веселомъ выраженіи значительно утолщеннаго книзу бритаго, съ оставленными только усами, лица читалось: «Какъ прикажете? Мигомъ сварганю!».
— Кого перваго свѣжевать? Этого, стоячаго, что ли? — спросилъ красногвардеецъ, кивнувъ головой на Нефедова.
Въ толпѣ взрывъ хохота.
— Ну этотъ сумѣетъ. Не сдастъ. Нѣ-ѣ... — послышались одобрительныя замѣчанія.
Красногвардеецъ подмигнулъ толпѣ.
— Валяй хоть стоячаго! — распорядился комиссаръ.
— Зачѣмъ стоячаго?! Лежачихъ, лежачихъ... сперва лежачихъ! — закричали въ толпѣ. — А то какъ бы не издохли. Ишь какъ ихъ раздѣлали! А энтотъ стоячій пущай подождетъ... Чего ему? Здоровый...
Красногвардеецъ — по прежней профессіи мясникъ, на раскаряченныхъ ногахъ накло-нившись передъ раненымъ офицеромъ, занесъ надъ головою топоръ.
— Ухъ, сычасъ ухну! — обернувшись разгоряченнымъ, пьянымъ лицомъ въ сторону толпы, съ усмѣшкой крикнулъ онъ.
— Поднять! Поднять! — закричали настойчивые голоса.
— Ничего не видно. Чего съ ими короводиться... Подними его на ноги. На ноги подними. Чего на его глядѣть! Ишь, не можетъ на ногахъ стоять! Мы те поставимъ!
Палачъ опустилъ топоръ и выпрямилъ спину, точно натрудившійся плотникъ.
Два другіе красногвардейца вскочили въ кругъ и хвативъ офицера подъ мышки, рывками подняли его съ земли.
Ноги не держали раненаго; руки его безжизненно болтались вдоль тѣла; голова вся залитая кровью и представлявшая собою сплошную рану, сперва запрокинулась назадъ, открывъ изуродованное, окровавленное, опухнувшее лицо съ однимъ выскочившимъ изъ впадины мертвенно-неподвижнымъ глазомъ, потомъ отъ толчка державшихъ его красногвар-дейцевъ безпомощно, словно отрубленная, свѣсилась на открытую, окровавленную грудь.