— Чего? — съ живостью спросилъ Юрочка.
— Что, если вся наша кровь пропадетъ даромъ, Родина погибнетъ, проклятый жидъ опакоститъ ее, разоритъ, разворуетъ, изнасилуетъ?... Не знаю, Юрочка, вы тамъ, въ Россіи, сжились съ жидомъ, но вѣдь на нашу землю, на землю Тихаго Дона жида не пускали. И вотъ онъ тамъ будетъ царствовать, измываться... Ты подумай! Юра, за что же мы и наши братья, наши отцы, наши друзья умирали?! Ай, какъ это больно. Юра! Вотъ я часто думаю, если Россія погибла, то зачѣмъ жить?! Не хочу жить. Зачѣмъ мнѣ жить? Этотъ позоръ, это свинство, торжество хама, человѣкоубійцы, грязнаго провокатора и вора-жида. Вѣдь жизни никакой не будетъ. Одна смерть. Такъ пусть меня убьютъ въ первомъ бою. И я хочу этого и иду на все.
Волошиновъ, съ сердцемъ швырнувъ окурокъ, обеими руками схватился за свою кудрявую голову.
Немного помолчавъ и осмотрѣвшись по сторонамъ, онъ снова заговорилъ, но уже съ опаской, значительно пониженнымъ тономъ.
— А помнишь, Юра, Нефедовъ всегда намъ говорилъ, что Россія гибнетъ отъ того, что Царя свергли, что Россія теперь трупъ безъ головы, который будетъ сперва дрыгать, потомъ разлагаться, вонять и заражать весь міръ и черви — жиды будутъ копошиться и отъѣдаться на этомъ трупѣ. И весь этотъ кошмаръ будетъ длиться до тѣхъ поръ, пока снова не прирастетъ голова. И голова эта будетъ Царь, а не какой-нибудь жидо-масонскій ставленникъ — президентъ. И когда найдется голова — Царь, то, какь въ сказкѣ, трупъ, точ-но вспрыснутый живой водой, оживетъ и вставшая на ноги Россія скажетъ свое слово презренному, надменному міру мѣщанишекъ, предателей и торгашей и слово это будетъ грозно, и она потребуетъ къ отвѣту всѣхъ своихъ «благодѣтелей» и «радѣтелей». Только и съ Царемъ надо спѣшить, а то минутъ сроки и Россія окончательно загніетъ и погибнетъ навсегда. Но ты посмотри, Юра, про Царя сейчасъ и заикнуться нельзя. Всѣ величаютъ себя демократами и республиканцами.
— Видишь, Валя, и я такъ думаю... давно уже... еще въ Москвѣ, когда только-что свалили Царя съ Престола. Тогда всѣ эти рабочіе, солдаты, всѣ эти республиканцы подъ предводительствомъ жидишекъ шлялись по улицамъ съ красными тряпками, орали, кричали, ругались и показались мнѣ безъ головы... Ну вотъ всѣ безъ головы и только...
— Да вѣдь тутъ тайныхъ монархистовъ безъ конца, но точно сговорились, боятся другъ передъ другомъ пикнуть, чтобы не показаться отсталыми, не умными и потому, что новый командующій Деникинъ считается заядлымъ республиканцемъ. Эхъ, дураки!
Друзей позвали въ хату. Принесли приказъ о выступленіи.
Съ того же дня для Юрочки снова началась боевая страда.
Теперь и ему, и его соратникамъ жилось гораздо легче, чѣмъ прежде.
Хотя часто приходилось участвовать въ бояхъ и перестрѣлкахъ, но они не испытывали того длительнаго сверхсильнаго напряженія, тѣхъ страшныхъ, почти непрерывныхъ боевъ, какіе пришлось вести, пробиваясь къ Екатеринодару.
Тогда у каждаго изъ нихъ сложилось впечатлѣніе, что они существуютъ въ атмосферѣ страданій, крови и смерти, дышутъ сгущенными кровяными парами, изнемогаютъ отъ непогоды, голода, вшей. Теперь кошмарная обстановка измѣнилась нѣсколько къ лучшему.
Армія, видимо, всячески избѣгала ввязываться въ большіе бои.
Передвиженія пѣхоты совершались теперь на подводахъ въ обозѣ, вслѣдствіе чего на походахъ они меньше измучивались и уставали. Они нілн по изобильнымъ хлѣбомъ, мясомъ и молокомъ мѣстамъ, имѣли время доставать ѣду и насыщаться. Кромѣ того, было тепло, дороги сухія и удобныя.
Вши — страшный бичъ арміи въ зимнюю кампанію, теперь не такъ одолѣвали. Явилась возможность бороться съ ними. Чаще можно было мыться и даже стирать бѣлье. На дневкахъ и ночлегахъ не было нужды ютиться по десятку и болѣе человѣкъ въ каждой комнаткѣ запакощенныхъ хатъ и спать вповалку на полу и гдѣ придется, а представ-лялась вoзможнocть располагаться въ крытыхъ сараяхъ и сѣновалахъ, ночевать на мягкомъ душистомъ сѣнѣ, въ крайнихъ же случаяхъ и подъ открытымъ небомъ.
Между тѣмъ, время шло и весна все болѣе и болѣе вступала въ свои царственныя права. Дни замѣтно увеличивались; солнце ярче свѣтило, жарче припекало.
Неоглядная кубанская степь то плоская, какъ гигантская тарелка, то, словно трещинами, изрытая терявшимися въ камышахъ рѣчушками, лѣсистыми балками и оврагами, вся зазеленѣла.
Въ воздухѣ по цѣлымъ днямъ неумолчно звенѣли жаворонки; большіе караваны журавлей, гусей, утокъ, казарокъ и другихъ перелетныхъ птицъ, оглашая съ высоты степь мелодичными криками, давно уже тянулись къ сѣверу. Въ одиночку и небольшими стайками низко надъ землей пролетали огромныя, тяжелыя дрофы; притаившись въ молодой травѣ и въ изумрудныхъ зеленяхъ, тренькали перепела; стрепета, собравшись въ кружки, по зарямъ выбивали точки, обольщая самокъ своими плясками, а у водомоинъ по утрамъ и вечерамъ звонко скрипѣли длинноногіе коростели.
Скоро по зеленой травѣ, по озимымъ зеленямъ и взошедшей пшеницѣ брызнули цвѣты, точно художникъ покорный капризу своей вдохновенной натуры, щедрой рукой разбросалъ свои многоцвѣтныя краски.
Сперва по только-что освободившейся отъ снѣжнаго покрова, едва зазеленѣвшей степи лиловато-синими лоскутками раскинулись подснѣжники.
Нѣжныя дѣтн первыхъ ласкъ весенняго солнца, они недолго красовались и какъ внезап-но появились, такъ же внезапно и завяли, точно растаяли или испарились.
Теперь уже кое-гдѣ среди густой щеткой поднявшейся травы и среди хлѣбовъ синимъ глазкомъ застѣнчиво глядѣли незабудки, скромно желтѣли лютики и цѣлыми букетами выбивалась вверхъ бѣлая кашка.
Прошло немного дней и на свѣтъ выглянули роскошные цари дикой степи: красные, фіолетовые, сиѣжно-бѣлые и кремовые съ черной окаемкой и съ черными усиками тюльпа-ны. Они привѣтливо покачивали нодъ вѣтромъ своими большими, прекрасными головками на длинныхъ, тонкихъ шейкахъ и прильнувъ вплотную къ землѣ, на толстыхъ, короткихъ корешкахъ цѣлыми семьями гнѣздились воронцы, напоминавшіс собой пятна пролитой, чуть потомнѣвшей крови.
И нѣжными, румяными утрами, и цѣлыми солнечными днями, и свѣжими, задумчивыми вечерами неоглядная степь благоухала и звенѣла разнотонными голосами ея дикаго населе-нія.
Только по ночамъ тишина царствовала въ степи да свѣтлыя звѣзды кроткими очами съ небесной высоты оглядывали ее.
LIII.
Въ Лежанку или иначе — село Средне-Егорлыкское добровольцы пришли поздно ночью въ началѣ Страстной нtдѣли.
Партизанъ расквартировали по дворамъ села.
Юрочка, Волошиновъ и еще нѣсколько человѣкъ изъ ихъ отдѣленія очень хорошо устроились въ сараѣ, наполненномъ сѣномъ, въ дворѣ одного мужика.
Тамъ было просторно, спать на сѣнѣ тепло и мягко. Въ щели досчатой стѣны и въ двери всегда проникалъ свѣжій весенній воздухъ и было достаточно тепло; старая толстая камышевая, пополамъ съ соломой, крыша отлично защищала отъ жгучихъ лучей солнца. Земляной плотно утрамбованный полъ поливался партизанами водой.
Хозяинъ съ сплошь до самыхъ глазъ заросшимъ бурыми, щетинистыми волосами, лицомъ смотрѣлъ на незванныхъ гостей исподлобья, звѣремъ и въ началѣ не хотѣлъ пустить ихъ въ сарай, ссылаясь на то, что они помнутъ пли подожгутъ его сѣно.