Тотъ взвылъ.
Кровь показалась у него изо рта и изъ носа.
Теперь Юрочка разсчитывалъ каждый мигъ и каждое свое движеніе.
Онъ нагнулся, чтобы схватить выпущенное матросомъ ружье, но не успѣлъ.
Опомнившіеся большевики окружали его.
Юрочка метнулся въ единственную сторону, еще свободную отъ враговъ.
Смертельная тоска налегла ему на сердце.
«Неужели конецъ? За что? Мнѣ только восемнадцать лѣтъ... и такъ хочется жить»...
И ему вопреки неумолимой, кошмарной очевидности не совсѣмъ вѣрилось, что такъ ужасно, нелѣпо и просто настигала смерть.
Вдали багровое, огромное, холодное, уже коснувшееся земли солнце.
И Юрочка точно въ первый разъ въ жизни открылъ глаза, въ первый разъ увидѣлъ его.,.
«Боже мой, какъ оно невыразимо прекрасно, дорого и близко, и также прекрасны, дороги и близки и этотъ просторъ, и эта зелень, и этотъ воздухъ».
И все это онъ охватилъ однимъ тоскливымъ взглядомъ, понялъ въ одинъ только этотъ мигъ. И какъ это онъ до этой поры не понималъ и не цѣнилъ...
Все это онъ видѣлъ, чувствовалъ и ощущалъ какъ-то нестерпимо обостренно, отчетливо, молніеносно и рѣзко, рѣзко, до физической боли.
Каждое прожитое мгновеніе по силѣ ощущеній растягивалось въ цѣлую вѣчность.
И еще одно необычайное, новое: передъ нимъ точно разверзалась какая-то исполненная смертельнаго ужаса, страшная своей загадочной неизвѣстностью, бездна. Онъ скользилъ по краю ея. Она физически неодолимо тянула его къ себѣ. Одинъ невѣрный шагъ и онъ соскользнетъ...
«Точь въ точь, какъ въ томъ снѣ», — на мигъ прорѣзалось въ сознаніи Юрочки и его охватилъ тотъ же ужасъ, та же тоска, то же чувство неотвратимости рока.
Вокругъ ругались, рычали, грозились, сопѣли, галдѣли страшные голоса, и живой кругъ около него, того и гляди, вотъ-вотъ сомкнется.
Юрочка, какъ звѣрь въ клѣткѣ, метался изъ стороны въ сторону, тяжело дыша, съ сердцемъ такъ сильно колотившимся въ груди, что, казалось, оно сейчасъ разорвется.
И какъ при вспышкахъ магнія, на одну сотую мгновенія сверкнулъ передъ нимъ, но сверкнулъ ослѣпительно, ярко образъ бѣленькаго, краснощекаго, смѣющагося мальчика въ бѣлоснѣжной постелькѣ. И этотъ маленькій мальчикъ онъ, Юрочка. И мама, мамочка милая своими нѣжными ручками перебираетъ его шелковыя кудри, щекочетъ его и съ улыбкой счастья цѣлуетъ его пухлыя ручки, личико... А онъ хохочетъ. И Екатерина Григорьевна въ повозкѣ съ своими суровыми и нѣжными глазами и съ своей неустанной материнской заботой о немъ... Какъ это было недосягаемо, невыразимо хорошо... и сколько счастья... а онъ не цѣнилъ. О, какъ любили его... И прежде давно онъ всѣхъ любилъ. А теперь вдругъ такое совершенно противоположное, ужасное, неестественное, дикое...
Юрочка ни на одну секунду не забывалъ, что такія воспоминанія не ко времени, не нужны...
Онъ все бѣжалъ, увертывался...
Наконецъ, большевики схватили его.
Другіе изъ-за балки подбѣгали...
Онъ рвался. Одежда трещала на немъ и повисала лохмотьями.
Они хотѣли его бить, но были такъ озлоблены, что мѣшали другъ другу, ругались, галдѣли...
Юрочка, въ сравненіи съ своими кряжистыми врагами, казавшійся жиденькимъ и хрупкимъ, въ порывѣ отчаянія съ нечеловѣческой силой разметывалъ ихъ и тащилъ за собой сплетшійся вокругъ него клубокъ дюжихъ тѣлъ.
Они хотѣли его свалить, но онъ изворачивался, билъ ихъ своими ногами и руками по ногамъ, по лицамъ, по животамъ...
Нѣсколько человѣкъ уже кубаремъ летало оть него на землю, но чувствуя свое несомнѣнное превосходство въ силахъ, вскакивали и съ еще большимъ ожесточеніемъ набрасывались на него.
— Стой... пожди, не трожь... говорю, не трожь... Дай мнѣ его... Я его одинъ раздѣлаю... такъ раздѣлаю… что попомнитъ... не забудетъ... Нѣтъ, баринишки, теперича наша взяла...
Выкрикивалъ это раздѣльно, съ нутрянымъ хрипомъ сдерживаемаго бѣшенства, съ каленой добѣла злобой, даже не ругаясь, бурно дышавшій, бритый матросъ, видимо, начальникъ.
Большевики разступились и только двое изъ нихъ, точно тисками, зажали руки и плечи Юрочки.
— На-кось, подержи!
Матросъ поспѣшно сунулъ свое ружье ближнему красногвардейцу, низко нагнувъ голову, наскоро высморкалъ изъ обѣихъ ноздрей кровь, корявой рукой стеръ ее съ разбитаго лица, поглядѣлъ на ладонь, вытеръ ее объ траву, и какъ хирургъ передъ операціей, торопливо засучивая рукава, подступалъ къ Юрочкѣ.
Неумолимая, чисто дьявольская ненависть и ненасытимая злоба пламенѣли въ его глазахъ.
— Ты меня въ копало заѣхалъ... въ копало заѣхалъ... Теперича я на тебѣ отосплюсь... я тебѣ покажу, ба-ри-ни-шка...
Онъ выругался страшнымъ, кощунственнымъ ругательствомъ, точно выплюнулъ цѣлый потокъ смердящаго гноя и зловонной грязи. Онъ поплевалъ въ кулаки. Онъ наслаждался.
Юрочка, стиснутый съ двухъ сторонъ державшими его, тяжело дышалъ, мутнымъ взо-ромъ обвелъ своихъ палачей, взглянулъ въ окровавленное, неумолимое, недоступное ника-кому человѣческому чувству, четырехугольное лицо своего истязателя и на мгновеніе оста-новился глазами на его голыхъ рукахъ.
Передъ нимъ все исчезло. Онъ ничего больше не видѣлъ, кромѣ этихъ окровавленныхъ, мускулистыхъ, волосатыхъ, огромныхъ рукъ, ворочавшихся на подобіе мельничныхъ толка-чей. Онѣ были засучены выше локтей съ сжатыми кулаками.
У Юрочки замерло сердце.
Онъ какъ-то вдругь весь обмякнулъ, обвисъ, почувствовалъ себя безсильнымъ, малень-кимъ, беззащитнымъ...
Онъ едва на мигъ оторвалъ глаза отъ матроса и съ неописуемой тоской оглядѣлся вокругъ...
Никакихъ надеждъ и какъ ужасно!
Матросъ съ звѣринымъ ревомъ съ разбѣга ринулся на Юрочку...
«Бить нельзя. Пусть убьютъ. Все равно», — рѣшилъ онъ.
Оцѣпенѣніе какъ рукой сняло. Юрочка немного отдышался. Онъ встрепенулся всѣмъ тѣломъ и вновь почувствовалъ себя готовымъ для послѣдней смертельной борьбы.
Въ своемъ концѣ онъ не сомнѣвался, онъ его чувствовалъ.
Ужасные кулаки матроса были уже передъ самымъ его лицомъ, когда Юрочка, собравъ послѣднія силы, отклонилъ отъ удара голову и съ отчаяніемъ рванулся въ сторону...
Матросъ промахнулся. Страшный ударъ пришелся частью по плечу одного изъ державшихъ, частью по воздуху.
Матросъ волчкомъ перевернулся на мѣстѣ и съ наклоненнымъ корпусомъ пробѣжавъ нѣсколько шаговъ, ткнулся головой въ землю.
Въ сатанинской ярости, рыча, какъ озлобленная собака, онъ вскочилъ и бросился назадъ, къ Юрочкѣ.
— Чего жъ ты меня бьешь, дьяволъ?! — завопилъ, падая, тотъ красный, который полу-чилъ непредназначавшійся ему ударъ.
Другой повисъ на рукѣ Юрочки и съ испугомъ, и неуверенностью въ голосѣ кричалъ:
— Да што вы, черти лупоглазые... роты разинули?.. Дьяволы!.. держите... держите... Вишь лягается... здоро-овый...
Юрочка не потерялъ ни одного мгновенія.
Ударомъ ноги изо всей силы онъ отпихнулъ отъ себя краснаго...
Рукавъ его затрещалъ и лоскутомъ повисъ въ воздухѣ.
Краемъ глаза на одинъ только мигъ Юрочка уловилъ какъ красный, обѣими руками схватившись за животъ, съ крикомъ боли и злобы плюхнулся на землю, только мелькнули въ воздухѣ ступни его задранныхъ ногъ.
Юрочка бѣжалъ, какъ пущенная изъ лука стрѣла и въ первыя же мгновенія выигралъ съ десятокъ шаговъ.
Все это произошло такъ неожиданно и такъ быстро, что красные опомнились не сразу.
— Да лови, лови! Держи, держи! — всѣ разомъ кричали они.
Юрочка отлично бѣгалъ и своими длинными, легкими ногами дѣлалъ по цѣлинному, крѣпкому полю саженные прыжки.