Тяжелые, коротконогіе, упитанные мужики не могли поспѣвать за нимъ.
Сзади раздавались проклятія, ругательства, угрозы, крики, топотъ тяжелыхъ ногъ, гром-кое сопѣніе, протрещали два-три выстрѣла, просвистали пули...
Впереди въ нѣсколькихъ стахъ шагахъ, изъ-за бугра, точно вдругъ выросла изъ земли и бѣжала на встрѣчу цѣпь вооруженныхъ людей...
Они размахивали винтовками и что-то кричали.
Юрочка сразу призналъ въ нихъ своихъ партизанъ.
Они спѣшили къ нему на выручку.
«Господи, я спасенъ!» — благодарнымъ, радостнымъ гимномъ пронеслось въ головѣ Юрочки и всеобъемлющей, духъ захватывающей отрадой передалось душѣ и сердцу, точно онъ только что воскресъ изъ мертвыхъ.
У него, уже задыхающегося, прибыло силъ.
И вдругъ передъ нимъ снова, какъ никогда, во всю мощную неоглядную ширь безграничной панорамой развернулась зеленая и синяя даль, такая безкрайная, такая до жути манящая, а за ней огромный, багровый, на половину скрывшійся дискъ солнца...
И земля млѣла въ розовомъ сіяніи и золотилась прощальными лучами. Какъ хорошо!
«Земля родная, единственная, неповторимая, какъ я люблю тебя! — трепетно прожгло въ сознаніи, въ сердцѣ и во всемъ существѣ Юрочки. — Но зачѣмъ все такъ несуразно? О, какъ люблю, люблю и хочу жить!».
— Господи, помоги! Господи, помоги! — въ страстной мольбѣ взывалъ Юрочка, съ пожирающей жадностью слѣдя, какъ уменьшалось разстояніе между нимъ и партизанами.
Вотъ уже маячутъ лица. Что-то кричатъ...
«Спасенъ, спасенъ!»
Ему стало легче. Его охватила радость. «Они» отстали, не стрѣляютъ, да и не попадутъ. Мелькнулъ образъ матери и ихъ роскошный деревенскій домъ...
— Мамочка, милая...
Бритый матросъ, схвативъ ружье, шагахъ въ сорока сзади Юрочки упалъ на одно колѣно.
Онъ едва переводилъ духъ и старательно прицѣливался въ свою ускользающую жертву.
Злоба душила его.
Грудь бурно вздымалась, руки тряслись и винтовка ходила ходуномъ.
Онъ долго прицѣливался. Ему все и всѣ мѣшали: и собственное возбужденнее состояніе, и преслѣдующіе Юрочку товарищи. Того и гляди, подстрѣлишь своихъ.
Матросъ кричалъ имъ, ругался, махалъ рукою.
Они отбѣжали въ сторону.
Жертва одна на бугрѣ, какъ на ладони.
«Вразъ надо, а то опосля уже не попаяешь», — сверлило у него въ мозгу.
Онъ еще разъ старательно приложился, затаилъ дыханіе, поймалъ на прицѣлъ и нажалъ на спускъ.
Грянулъ выстрѣлъ.
Юрочка не слыхалъ его.
Что-то не сильно толкнуло его сзади, а въ глазахъ брызнули и погасли вѣнчики кровавыхъ лучей и искръ.
Онъ, какъ на смерть перепуганный и оправившійся отъ испуга, счастливый ребенокъ, шепталъ:
— Мамочка, милая, мамоч-ч-ч... — но вдругь споткнулся на послѣднемъ звукѣ и какъ ни силился, соскочить дальше не могъ... и все тише: ч-ч-ч... а оно не поддавалось, не шло дальше. Досадно такъ. Передъ глазами въ спокойномъ и ровномъ солнечномъ освѣщеніи на мигъ, какъ отполированное зеркало, мелькнула знакомая съ дѣтства рѣка и скакалъ по глади ея пущенный его рукой камешекъ и кружки по водѣ, чѣмъ дальше, тѣмъ меньше и тамъ также ч-ч-ч все тише и тише... и камешекъ булькъ на дно... и камешекъ онъ самъ... странно!..
Тотъ багряный, огромный, на половину уже скрывшійся подъ землей дискъ солнца, вдругъ подпрыгнулъ, молніеносно сплющился и сразу, неожиданно погасъ въ его очахъ... все погасло...
«Да гдѣ же онъ! — изумленно пронеслось въ нѣмѣющемъ разрушенномъ мозгу. — А-а-а-а!» — открытымъ ртомъ протянулъ Юрочка, наконецъ-то, догадавшись, что весь онъ во всѣ стороны растекается и проваливается въ бездонную пропасть, которой еще мгновеніе назадъ онъ такъ ужасался и такъ старательно избѣгалъ, а теперь все равно, не страшно...
Юрочка, подобно тому, какъ пловецъ бросается въ воду, конвульсивнымъ движеніемъ вобравъ голову въ плечи и слегка наклонивъ ее впередъ, упалъ лицомъ на распаренную, теплую, пахучую землю...
Юрочка, этотъ полуребенокъ съ крѣпкой душой мужчины и гордымъ сердцемъ героя, перечувствовавшій и переиспытавшій столько, что хватило бы не на одну вѣковую жизнь, съ его вѣрой, надеждами, съ его страданiями, подвигами, теперь былъ окровавленнымъ безды-ханнымъ трупомъ.
Красные облѣпили его, чтобы бить. Надъ нимъ занесли приклады, поднялись тяжелыя ноги.
— Чего надрываетесь, сволочи?! — крикнулъ матросъ. — Бѣлки-то у васъ повылаполо, што-ли?! Назадъ! Скорѣй, да скорѣича, дьяволы рогатые! «Кадети» бѣгутъ!
Все это бритый выкрикнулъ съ животнымъ ужасомъ и впереди товарищей со всѣхъ ногъ бросился къ балкѣ
Тутъ только шагахъ въ ста увлекшіеся красные замѣтили бѣгущихъ на нихъ съ бугра партизанъ.
Крики ужаса прорѣзали воздухъ.
Пригнувшись, кидая ружья, широко размахивали руками, — на бѣгу сбрасывая патрон-таши, мѣшки, даже куртки и обувь, они, какъ стая трусливыхъ шакаловъ, бросились враз-сыпную.
Со стороны партизанъ затрещали частые выстрѣлы. Не надолго поле вдругъ загрохота-ло....
Въ разныхъ точкахъ широкой степи стали кувыркаться и падать казавшіеся игрушечно маленькими человѣческія фигурки.
Солнце своимъ верхнимъ холоднымъ багрянымъ краемъ издалека чуть-чуть выглядыва-ло изъ-за земли, и, казалось, не желая больше созерцать мерзкія и злыя человѣческія дѣянія внизу, на землѣ, длинными, широкими полосами посылало свои золотистые, прощальные лучи прямо ввысь, къ чистому, еще ясному небу.
Сплошной, все шире и плотнѣе надвигающейся тѣнью точно гигантской, все густѣющей вуалью, заволакивалась просторная, волнообразная степь.
Красныхъ нигдѣ уже не было видно, точно они сгинули или провалились сквозь землю.
Партизаны подобрали два трупа: еще теплый — Юрочки, и холодный, обобранный Волошинова.