Но летом 1941 года красноармейцам было не до отдыха. Немцы продолжали наступать, пули со свистом пробивали стенки стоявших на месте грузовиков. Позабыв о ранах, Яшвили выбрался из грузовика и пополз к кустам, там ему казалось безопаснее. После этого он, вконец обессиленный, потерял сознание. Ослабев от боли и потери крови, он проспал весь день. Это было 2 июля. Когда он наконец проснулся, солнце уже опускалось за березы. Приподнявшись, он обнаружил, что лежит среди воронок от мин. Осколки плотно покрывали землю вокруг того места, где он лежал. Он по сей день убежден, что его спасло тогда само провидение.
Вокруг все было тихо, даже листья на деревьях замерли. Яшвили осторожно поднялся и, шатаясь, побрел неведомо куда. У него не было ни оружия, ни вещмешка; он не имел и малейшего представления, где искать свою часть — или любое другое красноармейское соединение. Еще утром он был частичкой формирования из 50 тысяч вооруженных солдат, сейчас он был безоружен и совершенно один, если не считать валявшихся кругом трупов. Единственными живыми существами в поле его зрения были армейские лошади из артиллерийского обоза. С колоссальным трудом он подполз к одной из них и ухитрился взобраться в седло. Боли он почти не чувствовал, хотя рана была серьезной. Думал он только о том, как бы поскорее найти врача.
Первым делом он снял гимнастерку и засунул её в седельную сумку. Теперь в нем никак нельзя было признать солдата. Он ехал, хоронясь за деревьями, — в сумерках его спокойно могли подстрелить с той или другой стороны. Через час он добрался до края леса. Вдалеке, километрах в пяти, виднелась деревня. По мере приближения к ней до него все явственнее доносился шум, мигали огни — он заключил, что там полно народу. Подъехав вплотную к деревне, он наткнулся на двух офицеров на лошадях; всадники, все в грязи, держались подальше от изб. Завидев Яшвили, они закричали, чтобы он ехал к ним, — может, они друг другу помогут. Они попросили его отправиться к разбушевавшимся солдатам и попросить чего-нибудь поесть. Сами они боялись, как бы солдаты их не убили, — в первые дни войны не один офицер погиб от рук собственных солдат. Поскольку по внешнему виду Яшвили никак нельзя было принять за офицера, он согласился.
Он проехал через развеселую пьяную толпу к месту, где несколько человек свежевали только что убитую корову, и попросил кусок мяса. Дородный солдат с ножом в руке, оглядев запачканные кровью брюки пришельца и его сапоги, полные крови, решил, очевидно, подшутить над ним и швырнул ему горло и легкие забитого животного. Поймав эту скользкую гадость, Яшвили чуть не упал с лошади, но удержался в седле и с победой вернулся к поджидавшим его товарищам. Они пришли в восторг, увидев его добычу, и осторожно двинулись втроем прочь от села. В лесу у ручья они сварили эти неаппетитные куски в своих касках и съели их. Затем новые товарищи Яшвили наметили по карте маршрут, по которому, избегая крупных населенных пунктов, можно было попытаться нагнать армию. Но так как они не имели и малейшего представления о местонахождении врага, то сначала решили разведать первую часть пути. Офицеры договорились отправиться на разведку вдвоем и, если все будет хорошо, вернуться за раненым. С этим они уехали, и больше Яшвили их не видел.
Так он снова остался один. Он вернулся назад, в деревню, надеясь отыскать врача, который мог бы сменить ему повязку. Во врачах недостатка не было, но ни у одного не оказалось ни бинтов, ни лекарств, и Яшвили мрачно поскакал по пыльной дороге на восток. Может, какая-нибудь крестьянка перевяжет ему ногу полотном, или удастся найти еще не окончательно развалившуюся красноармейскую часть. Наконец он добрался до деревни, которая показалась ему совершенно пустой. Он медленно ехал вдоль молчаливых деревянных изб, и вдруг в конце увидел старуху, рыдавшую возле изгороди. Заметив грузина, она взволнованно закричала: «Сынок, если у тебя есть оружие, брось его!».
Он с удивлением уставился на нее. Между тем его лошадь прошла мимо женщины и завернула за угол. Старуха провожала его тревожным взглядом. Яшвили наконец поглядел вперед и увидел, что прямо на него наставлено ружье. По обеим сторонам дороги стояли два высоченных немецких солдата с взведенными ружьями. «Они были такие высокие, что их головы оказались вровень с моей!» — вспоминает Яшвили. Он посмотрел направо, налево и медленно поднял руки. Так внезапно закончилась служба лейтенанта Яшвили в Красной армии. Отныне он был военнопленным.