Выбрать главу

Она повернулась и, переполненная признательности, протянула к мсье Дюбрею руки. С дивным внутренним трепетом ждала она, что он подхватит ее и отнесет на брачное ложе, застланное шкурой леопарда. Но он оставался неподвижен, руки его безвольно висели вдоль тела, а лицо было усталым и виноватым. Наконец он попросил у нее позволения стащить туфли.

– Ну конечно же снимите их, мой друг, – ответила Жанетт.

Мсье Дюбрей разулся, и вместо ступней она увидела у него козлиные копыта. Она прижалась к стене, пронзенная ужасом, не в силах произнести ни звука.

На следующий день Жанетт проснулась сияющая, переполненная счастьем, в объятиях мсье Дюбрея, на котором была алая шелковая пижама. Быть женой сатаны оказалось не так уж и страшно. Белые цветы вокруг покраснели. На спинке кресла вместо маленькой простенькой ночной рубашки повис совершенно прозрачный гарнитур на золотых бретельках. В стенном шкафу с открытыми дверцами висело с полсотни совершенно новых нарядов, один краше другого. В номер вошел лакей в ливрее и подкатил к кровати столик, уставленный столовым серебром, фруктами и пирожными. Едва приспело время подкрепиться апельсинами, они оказались во Флоренции. Потом мсье Дюбрей щелкнул пальцами – и вот они уже в Пизе, Неаполе, Риме. Картины, которыми Жанетт любовалась в музеях, ночью оказывались в ее комнате. А на рассвете они отбыли в родные пенаты. Никто при этом ничего, кроме пламени, не увидел.

После месячного путешествия они возвратились в Париж и остановились в небольшом частном отеле возле Бу-лонского леса. Жанетт в салон не вернулась, однако навыки свои не забросила, потому как супруг ее один стоил десяти клиентов. На то, чтобы приводить в порядок его руки, у нее уходило несколько часов – каждый вечер. И делала она это с упорством, в котором смешались профессиональная добросовестность и супружеская нежность.

Каждый день он пунктуально в девять утра уходил на службу, и точно так же каждый вечер в половине седьмого возвращался домой. По воскресеньям, если ему случалось отлучиться по делам, он старался вернуться домой к обеду. Никогда не жаловался на свою работу, никогда не отказывал супруге в деньгах. Жанетт чувствовала, как в ней от подобного порядка и надежности пробуждается крепкая буржуазная добродетель. Жили они счастливо и было у них много детишек – с крепкими ноготками и раздвоенными копытцами.

Записки под зеленой обложкой

Как обычно, по воскресеньям около одиннадцати утра Марсель Леближуа задержался у края поляны посмотреть на играющих детей. К нему подкатился мяч, и он возвратил его нарочитым, но вместе с тем неплохо поставленным ударом. Игра возобновилась, а он взялся прикидывать в уме, о чем таком могли думать про него мамаши, рассевшиеся в тени деревьев на желтых металлических скамьях. Нравилось ему представлять себе, как кто-нибудь из них принимает его за известного в прошлом футболиста, может быть, даже чемпиона, который с грустью следит за ростом подающих надежду юниоров. Или за маститого ученого, простого и доступного, который бродит по Булонскому лесу и шевелит извилинами, пытаясь сблизить Луну с Землей. Или за услужливого банкира, американский автомобиль которого едет за ним где-то неподалеку… Мысль, что его могут спутать с кем-либо из упомянутых персонажей, на какое-то время приносила ему утешение. На самом деле в свои сорок пять он оставался всего лишь заместителем бухгалтера фирмы «Плош и Дюклоарек», выпускающей всевозможные галуны, позументы, нашивки и прочую мишуру. Зарабатывал он мало, жил трудно, и ничто не предвещало улучшения его положения ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем. В этих воскресных прогулках он отказывал жене, дочери и сыну потому, что уже одно их присутствие напоминало бы ему, что он как бы проштемпелеван, упакован и уложен на самой дальней полке пыльного склада. К тому же, по собственному его наблюдению, люди меньше обращали внимания на него в окружении семьи. Со всей очевидностью, всякий мужчина, прогуливающийся с супругой и чадами, теряет в глазах остальных ту зыбкую и загадочную возможность, которая в иных обстоятельствах трепещет вокруг него, подобно колеблющимся крылышкам мошкары.

Подтянув животик и выпятив грудь, он оставил игроков и направился к прочим гуляющим, светлые силуэты которых хорошо различались на фоне озера. Приготовился было пересечь дорожку для верховой езды, когда вдруг заметил в изрядно перемешанном копытами песке небольшой предмет, некий темный прямоугольник. Он поднял его и обмахнул от пыли. То был изящный блокнот в обложке темно-зеленой кожи. Едва он открыл его, сердце у него забилось часто-часто. Из внутреннего кармашка торчали кончики небрежно воткнутых в него банкнот. Крупные купюры. Восемь, по пятьсот франков. Четыреста тысяч франков, сказала бы его супруга, оставшаяся глухой к финансовым нововведениям.