– М-да, Чемберс, и ты думаешь, что победил?
– Отпусти ее, – это все, что я говорю. На мою жизнь никто не спорил, поэтому я поставил на Блейкли. Не то чтобы я доверял кодексу чести человека, который проткнул ледорубом мозг моей сестры, но это был мой единственный вариант попытаться защитить ее.
Я с трудом выдыхаю, смесь сожаления и облегчения сжимает мою грудь. Я хочу, чтобы Блейкли была вне опасности, но также хочу верить, что мы связаны вместе, сильнее, чем просто успешное лечение и ее злоба по отношению ко мне.
Да, я страстно хотел, чтобы она пришла за мной.
Грейсон отталкивается от стены и неспешными шагами направляется к карманным часам.
– Я человек слова, – говорит он ей. – Можешь идти, Блейкли.
Она облизывает губы, оттягивая время.
– А что будет с Алексом?
Стоя посреди комнаты, он дотрагивается до карманных часов, поворачивая их.
– Тебе не все равно?
Она немного помолчала, прежде чем сказать:
– Если ты человек слова, тогда ты должен освободить его. Ты получил то, о чем изначально просил…
– Ты пытаешься спорить с психопатом, – перебиваю я. – Подумай, Блейкли. Никогда не было реальной сделки. В его методологии полно лазеек. Так и должно было закончиться. Грейсону просто нравится сначала играть со своими жертвами.
Мы обсуждали это. Я говорил ей, что у нас не было выбора. Когда пытался убедить ее помочь мне убить Грейсона и Брюстера, превратив ее в полноценного убийцу. Сейчас эта идея кажется такой нелепой, ведь я верил, что спроектировал ее разум так, чтобы он соответствовал ее навыкам мести.
Она ударила Эриксона ножом не поэтому.
Она убила его не из справедливости, не из мести и даже не из-за своих неконтролируемых эмоций – а для защиты невинной девушки.
Она никогда не была чудовищем.
А вот я – да.
– Вот почему тебе нужно уйти, – говорю я, начиная чувствовать головокружение, отвечая на свой собственный внутренний монолог. – Позволь мне все исправить.
Грейсон внимательно наблюдает за ней, рассматривая ее любопытным взглядом. В ответ на напряженное молчание он понимающе кивает.
Блейкли роняет свою сумку на пол, ее ответ озвучен одним движением.
– Независимо от лазеек, – говорит Грейсон, – освобождение Алекса – это не мое решение. А твое, Блейкли.
Она вызывающе вздергивает подбородок, и мое сердце колотится о грудную клетку.
– В чем ловушка? – спрашивает она.
Мои глаза на мгновение закрываются в знак поражения. Она собирается играть в его игру.
– Я был впечатлен тем, что ты задумала, – говорит ей Грейсон, направляясь к зоне груминга. – Очень простая, но точная конструкция вокруг жертвы, с помощью часов Алекса ты заманила его в клетку. Я уважаю индивидуальный подход. Мне это так понравилось, что, на самом деле, я решил использовать это сам. Только чуть изменил.
Он отодвигает белую перегородку в сторону, чтобы показать, что находится за панелью.
Блейкли делает шаг вперед, затем останавливается, переосмысливая. Она не привыкла действовать импульсивно.
Аддисин пристегнута ремнями к каталке, очень похожей на ту, которую я использовал для своих подопытных, на ту, к которой я был привязан, пока Грейсон пытался сварить мой мозг. Девушка перевернута в вертикальное положение, во рту кляп. Ее глаза яростно моргают, пока она борется с ремнями.
Грейсон достает телефон из заднего кармана и нажимает на экран.
Телефон Блейкли вибрирует от сообщения. Когда она читает его, я вижу, что она полностью отключается от реального мира. Последние несколько дней она общалась с Грейсоном, а не с Аддисин. Пока я мочился и гадил в собачий туалет, пил из миски с водой и получал собачьи лакомства от серийного убийцы, я не знал, что случилось с девушкой, которую Блейкли оставила за главную.
Предположил, что он убил ее. Но это, наверное, противоречит его долбанутому моральному кодексу.
Мои бицепсы начинают гореть, спина болит от давления на сетчатую решетку. Я пытаюсь изменить положение, и тросы туже сжимают мои запястья.
Чего бы Грейсон, в конечном счете, ни захотел, за это придется заплатить – цену, которая будет слишком высока для любого из нас.
Мы не уйдем отсюда невредимыми, даже если нам удастся выжить.
Грейсон наблюдает, как я смотрю на Блейкли, получая какое-то болезненное удовлетворение от моих страданий. Она поднимает взгляд от телефона, ее лицо бледное, и все следы замешательства исчезли.
– Что еще я должна сделать? – Блейкли спрашивает Грейсона, ее тон теперь неуверенный, утративший часть своей резкости.
С возбужденным блеском в глазах Грейсон достает из кармана флакон и ставит его на стойку, затем ставит рядом с ним второй. Я прищуриваюсь на бутылки, как будто могу прочитать этикетки без очков.
После продолжительной паузы, во время которой он удерживает взгляд Блейкли, говорит:
– Иногда мы не знаем, чего хотим, и не понимаем, кто мы такие, пока не встречаемся лицом к лицу со своими самыми темными страхами. Выбор открывает нам глаза.
Она опускает телефон и смотрит на него через всю комнату.
– Значит, это все из-за меня? – она издает напряженный, издевательский смешок. – Блять, я должна тебя благодарить?
– На самом деле, – говорит он, доставая коробку с одноразовыми перчатками из шкафчика и надевая пару, – ты можешь поблагодарить Лондон. Она придумала твое «пробуждение», как она это называет. Я всего лишь инструмент.
– О чем он говорит? – я спрашиваю Блейкли, но она не отвечает. Она изучает Грейсона со сдержанным опасением и острой сосредоточенностью.
Внезапно я понимаю, что все это – подстава Брюстера; объекты, которые я убил, связанные с Грейсоном, – не касалось меня. Это касается Блейкли и Лондон.
– Но больше всего на свете, – говорит Грейсон, – я эгоист. Это моя гарантия того, что каждая свободная ниточка завязана красиво и туго. Ненавижу эти неряшливые свободные концы.