4. Понеже король свейской под защищение его салтанова величества пришёл, того ради его царское величество для любви его салтанова величества оного свободно и безопасно до его земель пропустить соизволяет...
6. По сим пунктам все прежние неприятельские поступки забвению да предадутся. И по разменении сих пактов... войско его царского величества безо всякого помешательства свободно прямо в своё государство итить имеет...
...Вот утверждение мы сей трактат собственными руками подписали и печатьми припечатали и с его сиятельством великим визирем разменялись.
Еже учинено в обозе турском
июля 12 дня 1711 году».
Пётр Павлович старательно и с чувством выводил свою подпись: весьма важен был документ, ему суждено войти в историю. За ним со всяким тщанием подписались остальные.
— Баста! Надобно нести визирю и требовать от него ихнего трактату, — облегчённо вздохнув, вымолвил Шафиров. — Чаю, и у них готов. Дабы поскорей размен учинить и с обеих сторон ратификовать.
Он полюбовался списком, аккуратными красными печатями, как две золотые монеты свисавшими на шнурках. Дело было сделано быстра и в соответствии с желанием государя. То-то будет ему радости: гораздо меньшими проторями обошёлся столь желанный мир.
Пётр Павлович припомнил доверительно сказанные ему покаянные слова; царя:
— Моё счастие в том, что я должен был получить сто палочных ударов, а получил токмо полёта. Тем паче старайся, дабы боль мою поуменьшить. Хотя след от сей экзекуции не скоро зарастёт.
Да, это так, след останется и, быть может, навечно. И у него, у Шафирова, до скончания жизни, поскольку он оказывался во власти турок. А это власть неверная, коварная, и Бог весть каков будет его конец.
При этой мысли Пётр Павлович испустил тяжкий вздох. Оставив он детей малых, оставив супругу почитаемую да матушку заботливую. Верил, что, коли случится с ним что-нибудь на чужбине в аманатах, царь их не оставит. Но при случае следовало бы напомнить.
Одно, а быть может, и два свидания с государем ему ещё предстоят, а дальше ему и Михаиле Шереметеву предстоит стать пленниками визиря, а лучше сказать — аманатами, то бишь заложниками.
Ещё раз вздохнув, Пётр Павлович направил стопы свои к визирю. Надлежало узнать, сочинён ли трактат с турецкой стороны, да тотчас известить об этом государя, Шафиров знал, с каким жадным нетерпением ждал Пётр этой вести.
Менее версты разделяло обе ставки. Но преодолеть это малое пространство было не просто: всюду бдительно несли караул русские и турецкие посты. С великими предосторожностями пропускали конного либо пешего, учиняли допросы: кто таков, зачем и к кому. Допрашивали все, кому не лень: караульные начальники, солдаты, офицеры. Подозрительность покамест господствовала в обоих лагерях.
Снова явился царский фаворит Павел Ягужинский. На этот раз он сопровождал несколько тщательно укрытых повозок. Их хотели было осмотреть ещё на русской стороне, но он не дал, а послал унтер-офицера к генерал-фельдмаршалу за пропуском. Но караульные на передовой были неграмотны и прочесть пропуск не смогли. Пришлось рявкнуть самому Шереметеву, лишь после этого караван был пропущен.
На турецкой стороне — та же история. Норовят во что бы то ни стало заглянуть под брезент. Шафиров — к визирю: так и так, ваше мусульманское сиятельство, ослобоните от досмотру, ибо то, что на телеги накладено, — секрет, сугубая конфиденция.
Под брезентом был драгоценный груз: презент турецким вельможам. Мягкая рухлядь, золотые дукаты, драгоценные каменья и поделки ювелиров.
Павел Ягужинский рассказал: кликнула клич царица Екатерина Алексеевна между министров, генералов и штаб-офицеров, духовных — словом, меж тех, кто побогаче, жертвовать кто что может для ублаготворения визиря и его присных. Первая сняла с себя все украшения заветные, все свои кошели и шкатулки опустошила. Пример был дан. И телеги постепенно наполнились. После тех тяжких испытаний, кои пришлось претерпеть в этом злосчастном походе, можно ли было что-нибудь жалеть?!
Ягужинский рассказал о почине царицы, и Пётр Павлович порадовался: теперь визирь бессомненно станет сговорчивей — богатые были дары, кого хочешь раздобрят.
Сундуки и ящики с дарами внесли покамест в шатёр Шафирова. Пётр Павлович, из интереса открыл один из них. Оттуда полыхнуло ровно бы волной света. Золотая и серебряная посуда, ожерелья, броши, осыпанные каменьями миниатюры — чего только не было. Как заворожённый перебирал он эти сокровища, хранившие, казалось, тепло хозяйских рук.