Иван неторопливо выехал со двора, и караульщики, уже не справляясь с нахлынувшей толпой, в неистовстве орали:
– Назад! Назад! Мать вашу!..
Вперед вышли дворяне с факелами в руках и, полыхая огнем во все стороны, расчищали государю дорогу. Но Иван неожиданно остановился: впереди множество народу, но глаз он не встречал – кто на коленях, а кто глубоким поклоном приветствовал выехавшего царя.
– Милости, государь! Милости просим, Иван Васильевич! – услышал обычное самодержец.
– Наградить народ за верность, – сказал Иван, – пусть всем моя свадьба запомнится.
Жильцы, позванивая гривенниками, запустили руки в котомку, и на головы собравшихся упал серебряный дождь. Тесня один другого, черный люд принялся собирать просыпавшиеся монеты, а на головы, плечи, спины продолжало сыпаться серебро.
Сам царь, казалось, опьянел от увиденного, громко смеялся и все орал:
– Еще!.. Еще!.. Кидай выше! Бросай!
Монеты походили на сорвавшиеся с неба звезды, сыпались непрестанно, превратившись из тоненьких ручейков в шумящую, словно водопад, реку серебра. И когда эта забава наскучила Ивану, он оборвал смех и, погладив тонкую лоснящуюся шею аргамака, сказал:
– Все! Хватит! К невесте ехать нужно. Заждалась уже меня любава.
Царь в сопровождении двух сотен всадников отъехал со двора, а следом длинным поездом потянулись сани, в которых, удобно разместившись на перинах, ехали бояре да окольничие.
– Дорогу царю! Освободить дорогу! – впереди всех спешили рынды и не шибко расторопных заставляли нагайками сбежать в сторонку.
Улица была залита огненным свечением. Сухие поленницы ярко полыхали, трещали оружейными выстрелами и, словно пули, во все стороны разбрасывали жалящие искры.
– Дорогу великому князю и государю всея Руси самодержцу Ивану Васильевичу!
Все сильнее звучали литавры, все веселее пели суренки; кто-то из стряпчих громыхал цепями, слышалось скрежетание и лязг железа.
Длинной вереницей к дому Анастасии Романовны потянулся и черный люд.
Царя ждали за воротами каравайщик с хлебом, свечники с фонарями и отовсюду – ропот боярской челяди:
– Милости просим, батюшка-царь. Милости просим. Невестушка-лебедушка заждалась.
У ворот встречали царя люди чином поболее, и кафтаны на них понаряднее, золотом шитые.
Иван Васильевич проезжал не останавливаясь и только в самом дворе спешился, разглядев среди встречающих Григория Юрьевича.
Трижды большим поклоном поприветствовали родители великого гостя, согнулся однажды и Иван.
– Проходи, государь, милости просим!
И бояре, подхватив под руки царя, повели его в дом.
Посторонних на боярский двор не пускали, государевы рынды с бердышами на плечах и высоко приподняв подбородки расхаживали по двору. Иногда кто-нибудь нерадивый особенно близко подступал к воротам, и тогда можно было услышать грозный предостерегающий крик от караульщиков:
– Куда прешь, нелегкая! Сказано – назад! А ну со двора, а то я тебя сейчас бердышом потороплю!
Незваный гость отступал глубоко в толпу и через головы собравшихся силился рассмотреть – что же делается у крыльца и под окном.
Запрет караульщиков не распространялся только на детишек, которые облепили окна и, дружно галдя, пересказывали, что творится в горнице:
– Царь за стол сел!
За воротами новость тут же подхватили, и она убежала далеко в толпу:
– Сел царь!..
А детишки уже говорили далее:
– Царю Ивану и невесте Анастасии сваха гребнем волосы чешет... Соболей вокруг голов обносят.
И снова эхо за вратами:
– Соболей обносят!
– Дружка платки на блюдах разносит!
– Новобрачные с места встают!
Это услышали и рынды, стоящие в карауле у дверей, и, придавая голосу грозу, предостерегли:
– А ну со двора, детина! Куда полез? Царь с крыльца спускается!
Следующий окрик у окон заставил встрепенуться всех:
– Царь с невестой в сени выходят!
Распахнулась дверь, выпустив клубы пара. На порог расторопно выбежали стряпчие, в руках они держали камки[36] и тафты.
Раздавались строгие распоряжения:
– Стели тафты, дурья башка! Стели!.. До самых саней выкладывай, чтобы молодые о снежок не запачкались. Царица здесь пойдет, прочь с дороги! А ты чего замер?! Камки постилай к государеву аргамаку.
Стольники и стряпчие обложили тафтой крыльцо, бросали камки прямо на снег.
Во дворе разом выдохнули: на пороге показался «князь» с «княгинюшкой».
– Царь-батюшка!
– Царь Иван Васильевич!
Иван с Анастасией, подминая легкой поступью тафты, спустились с крыльца. Следом шествовали бояре с боярынями.
– К венчанию царь идет! К собору направился! – доносилось за воротами. – На аргамака своего садится.
Боярыни окружили Анастасию Романовну заботой: поддержали бережно под руки, расправили складочку на шубке. Все на миг замерли, разглядывая царскую невесту. Анастасия действительно была красива: чело украшено жемчужной каймой, на венце яхонты лазоревые и изумруды граненые. Лицо будущей царицы разрумянено: не то от морозца, не то от веселья. Соболья шуба слегка касалась выстланной дорожки, и кто-то из боярышень подхватил край и понес вослед государыне.
Свадебный чин поделился надвое: бояре последовали за Иваном, боярышни за Анастасией.
Сани уже были уложены атласом, на сиденье перина. Поддерживаемая боярышнями, Анастасия взошла на сани.
– Присядь, матушка, здесь тебе удобно будет.
Анастасия села и тотчас утонула в мягком пуху.
– Поспешай! – поторопил возничий лошадь, которая уже успела застояться и застыть, и сейчас она охотно тронулась, предвкушая быструю дорогу.
Сани Анастасии и конь Ивана Васильевича поравнялись у самых ворот, едва не столкнувшись боками, и караульщики, сторонясь, распахнули врата как можно шире, пропуская к венчанию и государя с будущей государыней, и весь свадебный чин.
– Эх, разиня! Вот дурень! Соболей в сани забыл покласть! – завопил Михаил Глинский.
Молодой дружка, напуганный грозным окриком конюшего, с соболями под мышкой выскочил пострелом навстречу к саням и едва успел положить их на возок рядышком с Анастасией. Лошадка уже весело набирала ход, оставляя далеко позади сани многих бояр.
– Княгиня едет! Дорогу! – орал ямщик простуженным и потому хрипастым голосом.
Московиты испуганными птахами разлетались во все стороны и провожали растянувшийся на добрые две версты свадебный поезд, который гремел цепями, стучал в барабаны, орал похабные частушки.
Сани с княжной и государь так вместе и въехали на царский двор, оставляя за воротами на площади свадебный поезд.
А государевы стряпчие под ноги невесте уже стелют ковры, приговаривая:
– Ступай, матушка, ступай, чтобы тебе мягонько было на царском дворе.
Анастасия едва приподняла рукой шубу и наступила на самый край ковра, цепляя острым носком башмака слежавшийся снег, но боярские руки осторожно и бережно подхватили ее, предупредив от падения.
– Ты бы помягче, государыня. Каково же это на царском дворе падать! – И уже тише, явно остерегаясь пришедшей мысли: – Примета дурная перед венчанием-то...
Архангельский собор поджидал великих гостей. Двери его были приветливо распахнуты, и на крыльцо, сопровождаемый архиереями, явился митрополит.
И звон!.. Звон!.. Звон!
Горожане ликовали. Через открытые двери собора на свободу прорвалось чудесное пение, и «Аллилуйя» сумела заполнить весь двор.
Государь спрыгнул молодцом и сразу был подхвачен заботливыми руками рынд, как будто сходил с коня не молодец семнадцати лет, а валилась на мраморный пол фарфоровая чаша.
Две парчовые дорожки, которые начинались с разных концов двора, спешили навстречу друг другу, чтобы сойтись вместе перед крыльцом величавого собора и указать князю и княгине путь к алтарю.