Дно реки шевелилось. Это не была игра бликов, отражений и полутеней, которые щедро сеяла на светлый донный галечник быстрая волна. Десятки, сотни рыбин с непостижимым упрямством продирались через мелководье, густо усеянное валунами, преодолевая сильное встречное течение. Их темные узкие спинки образовывали длинные жгуты, которые вились, постоянно меняя толщину, меж камней. Часто в какой-нибудь узости жгут вспухал, разрастался и взрывался радужными брызгами. И тогда выброшенные на камни хариусы устраивали танец с невероятными прыжками и кульбитами, стремясь снова очутиться в привычной для них животворной стихии.
Куда они направлялись, зачем? Что заставляло бурлить их холодную рыбью кровь в преддверии долгой и жестокой зимы? Инстинкт? Или мгновенное безумие (если предположить, что у рыб есть нечто наподобие ума), которое в наше время все чаще стало поражать существ бессловесных, соприкоснувшихся с неудержимым напором цивилизации?
Ошеломленный увиденным, Егор не замечал, что от брызг намокли брюки и в “болотках”, голенища которых были подвернуты, хлюпала вода.
— Дела-а… — почесал он затылок. — Сколько живу на Севере, такого видеть не приходилось. Чтобы хариус осенью, да в верховья… — И вздохнул с сожалением: — Сюда бы сеть. Мешков пять отборной рыбы за полчаса, ей-ей. Не меньше, — посмотрел на красные гребешки, которые обрамили круглые тучки у горизонта, и поспешил перебраться на противоположный берег. — Елки-моталки, гляделки выпялил… Теперь впору галопом. А рыбка, эх! Да-а…
Егор Зыкин собрался поохотиться на косолапого. Этим летом на Колыме их была прорва. С июня горела тайга в Якутии и Хабаровском крае, и, изгнанные из своих угодий всепожирающей стихией, медведи едва не стадами преодолевали горные перевалы и прочесывали в поисках пищи долины рек, богатые на ягоды и дичь.
Но в природе все отмерено и взвешено. Накормить досыта такую ораву даже богатейшие охотничьи угодья Колымы не могли. Напуганные нашествием хищников, поднялись на горные пастбища лоси, откочевали из тайги в тундру стада северных оленей-дикарей. В истоптанных медведями брусничниках и смородинниках не могли найти пропитания пернатые. Приветливая осенняя тайга оскудела, стала для зверья мачехой.
Оголодавшие медведи начали рыскать по поселкам. Кое-где забирались в кладовые, а то и домашнюю живность таскали. Притом беспрепятственно — охотиться на них было строго запрещено. По ночам редко кто отваживался выходить на улицу: неровен час, столкнешься с медведем — быть беде. Едва белая северная ночь сгущала тени, как умолкало терпеливое собачье племя. А это означало, что таежные хозяева вышли из зарослей в поселок на прокорм. Даже самые злые псы-волкодавы забивались от страха в такие узкие щели, что по утрам хозяевам приходилось вытаскивать их оттуда.
Егору это медвежье нашествие принесло большие неприятности. Его жена работала в детском садике ночным сторожем. На Крайнем Севере с работой для женщин туго, больше мужики в цене. Поэтому место сторожихи с довольно скромной зарплатой было для семьи Зыкиных манной небесной, тем более что садик располагался напротив барака, где они квартировали. Однажды среди ночи Егор проснулся от воплей, которые и мертвого бы подняли. Кричала жена — это он сообразил сразу. И причину ее испуга понял. Схватил двустволку, патронташ и как был в исподнем, так и выскочил во двор.
Картина, которую Егор увидел, в другое время и при других обстоятельствах ничего, кроме смеха, у него не вызвала бы. Жена с обезумевшими глазами карабкалась на телефонный столб, а внизу стоял огромный бурый медведь и пытался достать ее лапой. Столб был новенький, хорошо окоренный, а потому скользкий, и супруга Егора помалу съезжала вниз. Но, как только медведь дотягивался до ее ног, обутых в старые полусапожки, она с невероятной прытью забиралась почти до фарфоровых чашек-изоляторов.
Егор долго раздумывать не стал — прицелился моментом и всадил зверю под левую лопатку два жакана. Медведь все же отбежал от столба метров на пять, но глаз у старого таежника был верен, прицел точен, и косолапый брякнулся на дорогу, где вскоре и затих. Обеспамятевшую жену Егору пришлось снимать с помощью соседей. На расспросы она не отвечала — не могла.
Жена потом рассказала Егору, как было дело. Медведь ухитрился забраться в кухонную пристройку и лакомился там помоями. Тем, что туда зашла хозяйка, он, ясное дело, был недоволен, и пришлось Зыкиной вспомнить молодость, когда она брала призы по спринту на школьных спартакиадах. Но вот каким образом ей удалось вскарабкаться на столб, да еще так проворно, что медведь остался с носом, — неизвестно. Тут в памяти женщины зиял провал.