“Попадешься ты мне… — поминал недобрым словом Егор неизвестного, который самовольно забрался на его охотничьи угодья. — Но что делать с мальцом? Добить?”
Немного поколебавшись, все же решился: тая в глубине души страх, с тревогой посматривая по сторонам и держа ружье наизготовку, он подошел к пестуну почти вплотную. Медведь открыл влажные глаза и посмотрел на Егора. И столько тоски было в них, столько страдания, что Егор снова разозлился донельзя на человека, соорудившего ловушку: “Ну и гад!”
Зыкин уже почти без опаски склонился над медведем. Туго затянутая петля кое-где сорвала шкуру на шее медведя, и кровь густеющими струйками стекала на землю, взлохмаченную когтями полузадохнувшегося пестуна. В сердцах матюкнувшись, Егор выдернул из-за пояса небольшой топорик и, нимало не задумываясь о последствиях, перебил туго натянутый трос. Затем, осторожно прислушиваясь к хриплому дыханию молодого медведя, длинной жердью немного ослабил петлю. На большее не решился: кто знает, что взбредет в голову пестуну, когда он придет в себя. Потом Зыкин подцепил жердью трос и привалил другой ее конец бревном, которое валялось неподалеку, — в расчете на то, что, поднимаясь, медведь стряхнет удавку.
“Живи, курилка… — с облегчением вздохнул Егор, поторопившись удалиться от зверя на безопасное расстояние. — Красивый, однако…” Такой окрас шкуры у медведя он, пожалуй, видел впервые: светло-коричневый подшерсток, ярко-желтый пушистый волос, а на груди темно-коричневое, почти черное треугольное пятно.
Некоторое время медведь лежал неподвижно, как бы прислушиваясь. Затем медленно встал, покачивая головой, как пьяный. Егор довольно улыбнулся — петля упала на траву. Шатаясь и неуклюже переставляя лапы, пестун сделал несколько шагов и остановился, уставившись на Егора. Тот невольно положил палец на спусковой крючок ружья. С минуту медведь стоял неподвижно, как бы присматриваясь к своему освободителю, затем довольно миролюбиво заворчал и, с шумом втягивая воздух, не спеша пошел в заросли…
Четыре года спустя, в начале сентября, воскресным погожим днем, случилось Зыкину в тех местах рыбачить. Конечно, того рыбного изобилия, которое ему довелось нечаянно увидеть в реке, теперь не было и в помине. Но все же к полудню в садке у Егора трепыхалось несколько хариусов, хорошо нагулявших за лето жирок, и два крупных налима, на которых он ставил удочки накануне вечером.
Расположившись на песчаной косе, Егор стряпал обед — тройную, “царскую”, уху с налимом. Солнце светило неярко, ласково, гнуса и комаров, надоедающих летней порой, не было, потому как поутру трава стояла седая от первых заморозков, и он благодушествовал, помешивая в небольшом котелке ароматное варево. Костер уже едва тлел, когда Егор, разомлевший от приятного тепла, которое изливалось из небесных глубин на осеннюю тайгу, спохватился и, быстренько подхватив топорик, пошел в заросли за сушняком — припасенных дров оказалось маловато. Рубить не пришлось — неподалеку от берега, в редколесье, хватало поваленного сухостоя. Положив на плечо две тонкие к сухие до звонкости лесины, Егор двинулся обратно к костру.
И тут же замер на месте, словно его столбняк хватил — из кустов, на чистое место, совсем близко от Зыкина, возбужденно повизгивая и по-поросячьи хрюкая, клубком выкатились два медвежонка-сосунка. Не обратив на него никакого внимания, медвежата принялись кувыркаться, а затем устроили веселую потасовку.
“Едрена корень…” — охнул втихомолку Егор и стал, как рак, пятиться назад, подальше от веселых братцев — уж он-то знал, что вряд ли их мамаша могла отпустить далеко от себя таких крошек.
Не успел Зыкин спрятаться в зарослях, уйти подальше от греха: огромная туша, словно замшелый камень из пращи великана, проломила просеку в молодом листвяке, и угрожающий рев разорвал тишину речной долины.
Медведица была старая и немного хромала. Ее маленькие глазки запылали дикой злобой, Когда она, припадая на правую переднюю лапу, быстро поковыляла к Егору. Перепуганные медвежата тем временем мигом забрались на дерево и оттуда заверещали в два голоса, что еще больше разъярило мамашу.
“Пропал!” — бросив на землю сушины, Егор заячьим скоком махнул напрямик по кустарникам в сторону реки, не выбирая дороги. Но разве убежишь от зверя, который при своей внешней медлительности и неуклюжести может в несколько прыжков догнать лошадь? Потому Зыкин, который, несмотря на смертельный страх, обуявший его, все же сохранил способность кое-что соображать, едва услышал медвежий рык близко сзади, крутанулся юлой и спрятался за толстую лиственницу. Медведица этот неожиданный маневр проморгала и проскочила мимо, не сумев остановиться вовремя. Егор не стал ждать, пока она сделает поворот кругом, и полез на дерево.