Оказавшись в роли практиканта, Снегирев неожиданно сам попал в незавидное положение “почемучки”. Уже на исходе второй недели практики Мишка с ужасом признался самому себе, что его блестящая теоретическая подготовка — нуль без палочки. На самом деле все оказалось не так, как он себе мыслил и как описывался в книгах труд розыскника. Ворох разнообразных дел, которыми обильно и каждодневно снабжался уголовный розыск неустанными трудами местных “деловых”, вовсе не способствовал неторопливым и глубокомысленным рассуждениям у камина с трубкой в руках в стиле Шерлока Холмса. Весь взмыленный, словно загнанная лошадь, Мишка метался по городу с поручениями Тесленко целый день, а иногда и до глубокой ночи. Когда он приползал в общежитие, ноги ему уже отказывали служить.
Однажды, совсем отчаявшись, Снегирев решил было сдаться на милость руководства управления и признать себя профнепригодным к розыскной работе, но тут неожиданно ему подвалило счастье в виде дела об убийстве Валета, а затем и Щуки. Не зная причин такого необычайного доверия и не чувствуя подвоха, Мишка воспрянул духом.
Энергия и цепкость, которые он проявил, расследуя порученное ему дело, вызвали нечто похожее на уважение даже у непосредственного Мишкиного начальника, капитана Тесленко. Появление Снегирева в качестве практиканта тот поначалу воспринял как приступ зубной боли. “Черт бы их всех побрал…” — бубнил Тесленко, не стесняясь Мишкиного присутствия, читая направление в угрозыск с визой Храмова: “Кап. Тесл! Наставник”. Подпись. Дата. “Хорош гусь… — брюзжал капитан, скептически оглядывая неказистую фигуру практиканта. — Геракл. В засушенном виде…” “Уж лучше Спиноза”, — невозмутимо ответил Снегирев, который к тому времени все еще пребывал в блаженном неведении специфики работы уголовного розыска и находился под впечатлением последней сессии, где он блистал как олимпийский бог. “Философ, значит, — с ударением на последнем слоге определил Тес-ленко и хитро сощурился. — Ну-ну…” Значение этого “ну-ну” Снегирев осознал довольно скоро…
Сегодня Теспенко был мрачнее грозовой тучи. Буркнув что-то в ответ на Мишкино приветствие, он сел за свой стол и принялся бесцельно перекладывать ворох бумаг. Мишка скромно помалкивал, хотя его так и распирало желание побыстрее доложить результат своих архивных изысканий. Наконец капитан перевел взгляд на розовое от возбуждения лицо практиканта.
— Ну? — недовольно буркнул он.
— Тут я маленько в архиве покопался… — с важным видом начал Мишка, небрежно листая пухлую папку с выцветшей надписью.
— У тебя что, других забот мало?
— Хватает, — солидно подтвердил Снегирев. — Но, я думаю, вам следует посмотреть вот на это… — Он передал папку Тесленко.
— Ах, ты еще и думаешь, — съехидничал капитан. — Приятно слышать, — и добавил: — Философ…
Тесленко прочитал первые страницы дела, которое подсунул ему практикант:
— “Убийство главного инженера хлебозавода Зарубина и его жены…” Послушай, на кой ляд мне эта археология?
— И еще одно дело, — невозмутимо положил на стол капитана вторую папку Снегирев. — Тоже заслуживает самого пристального внимания.
— Объясни, — решительно отодвинув папки в сторону, сказал Тесленко. — Если можно, покороче.
— Ладно, — согласился Снегирев. — Дело в том, что эти два преступления имеют один “почерк”.
— Ювелир Сорокин… — Тесленко заглянул во вторую папку. — “Вооруженный грабеж. Убиты: ювелир, его жена, домработница… ” Ну и что?
— Как — что? — загорячился Мишка. — Вы посмотрите, посмотрите внимательно! В квартире Зарубиных и квартире ювелира были найдены папиросные окурки. Вот фотографии. Окурки были оставлены бандитами. Доказано. Но главное, на что почему-то не обратили тогда внимание, — прикус на картонных гильзах в трех случаях аналогичен! Я сравнил…
— Криминалист… — в голосе капитана звучал сарказм. — Ты закончил?
— Нет, — разгоряченный Снегирев ткнул пальцем в одну из фотографий из дела ювелира Сорокина. — Сейф в квартире ювелира был вскрыт точно таким же способом, как и в магазине! Вот!