Он почувствовал, как по телу прокатилась горячая волна, выметая, смывая дурные, безрадостные мысли. Вот оно! Наконец-то! Свобода! Свобода… Свобода?..
— Кого нужно? — раздался за дверью хриплый бас.
— Открывай, узнаешь, — со зла пнул дверь Костя.
— Э-э, не шустри! Чичас…
Вот уже четвертые сутки он шлялся по этой Богом забытой окраине, выписывая круги возле длинного кирпичного барака, переоборудованного после войны из зернохранилища в некое подобие коммуналки. Здесь жил тот человек, адрес которого дал ему Козырь. Но хозяин квартиры номер восемь словно в воду канул. Расспрашивать соседей Костя не стал — ни к чему привлекать лишний раз внимание к этой квартире. Здесь он следовал наставлениям Козыря.
Ночевал Костя в городском парке на скамейке, забившись в самую глушь, туда боялись заходить не только праздношатающиеся, но и милиция, особенно Когда время переваливало за полночь. Весна пришла солнечная, ранняя, за день земля хорошо прогревалась, а ночевать в таких походных условиях Косте было не в диковинку. На квартиру Каурова и на вокзал, в свою прежнюю обитель, он так и не решился пойти. Полустертые жерновами памяти воспоминания и без того бередили душу, появляясь в кошмарных снах призрачными тенями…
Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура, при виде которой Костя невольно отшатнулся. Широкое, тумбообразное тело покоилось на массивных ногах-столбах, которые были обуты в стоптанные домашние шлепанцы, каждый величиной с небольшой тазик для стирки белья. Руки с пудовыми кулачищами сложены на волосатой, в татуировках, груди, которая выглядывала через вырез давно не стиранной голубой майки. Во рту человека-тумбы торчала потухшая папироса.
— Говори, — процедил он сквозь зубы, неторопливо оглядев Костю с ног до головы.
— Тебе привет от Козыря… — тихо сказал Костя.
Человек-тумба с неожиданным для его сложения проворством схватил Костю за рукав, втащил в квартиру и захлопнул дверь.
— Наконец-то, — выплюнув папиросу, он растянул свои толстые лягушачьи губы в широкой улыбке. — Проходи, корешок. Как тебя кличут?
— Костя… — ответил юноша и тут же, спохватившись, добавил — Седой…
— Лексей, — сгреб Костину пятерню своей лапищей хозяин квартиры. — Кликуха Чемодан. Располагайся. Сейчас сообразим чего-нибудь ради знакомства… Гы-гы. Как там Козырь?
— В норме. Вот записку передал…
Пока Чемодан, беззвучно шевеля губами, читал послание Козыря, Костя разделся до пояса и, шумно отфыркиваясь, с наслаждением подставил голову под кран с ледяной водой…
— Ты шамай, шамай… — подвигал к Косте тарелки с едой Чемодан. — Вот башли[49], на первый случай тебе хватит, — положил он на стол несколько пачек в банковской упаковке.
— Зачем?
— Не сумлевайся, — по-своему истолковал Костин вопрос Чемодан. — Все в ажуре. Башли общаковые, не блины[50]. Не в долг — подарок Козыря, его наказ. Понадобятся еще — получишь без отказу, сколько нужно. А на хазу я тебя сегодня определю…
Громкий пьяный хохот, звон стаканов и посуды, треньканье плохо настроенной гитары и матерные песни — все это, вместе взятое, доводило Костю до бешенства. Дом, где квартировал Костя, больше походил на полуразваленный коровник. Он был длинный, скособоченный, приземистый и обгаженный со всех сторон рванью всех воровских “мастей”, которая гужевалась здесь с вечера до утра и которой лень было додыбать до нужного места — деревянная будка сортира находилась шагах в двадцати от дома, возле помойки.
Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке “Люська-Конфета”. Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке, и Костя, который ютился в крохотной комнатухе с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь. Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски; когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинашке, под которой ничего не было, или в длинном халате, который всегда был распахнут. Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей кельи, напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.
Сегодня у Люськи-Конфеты был очередной шабаш. Гости пили и ели так, будто этот ужин был последним в их жизни. Кое-кто уже не держался на ногах, нескольких вытолкали за дверь, где они освобождали переполненные желудки прямо у порога. Трезвее других выглядела стройная высокая девушка с осиной талией, накрашенная сверх всякой меры. Манерно поджимая полные чувственные губы, она проворковала на ухо Конфете: