Адвокат Серватиус, защищавший в 1945–1946 гг. Заукеля (а в 1961 г. — Эйхмана), настолько хорошо понял новый «дух времени», что в сентябре 1949 г. безапелляционно заявил: «Нюрнберг — это возврат к варварству»[71]. В аналогичном духе высказывался влиятельный епископ евангелической церкви Дибелиус: «Для нас неприемлемо то, что русский выступает в качестве обвинителя. Нюрнберг не является воплощением всемирной совести»[72].
Денацификация, провозглашенная союзниками и призванная изолировать активных национал-социалистов и их пособников, была попыткой одним ударом покончить с чумой XX в. В советской оккупационной зоне военных преступников достаточно быстро арестовали и предали суду, и в 1948 г. меры по денацификации были поспешно объявлены завершенными. В западных зонах процедуры антифашистской чистки нередко превращались в фарс. В печати второй половины 1940-х гг. задачу денацификации нередко сравнивали с мифической чисткой авгиевых конюшен, но, с сожалением констатировал позднее немецкий публицист Ральф Джордано, «послевоенная Германия не располагала ни Гераклом, ни мощным потоком воды»[73].
Многие из тех, кто был уволен со службы или осужден, разными путями уходили от возмездия и вновь оказывались на поверхности.
Это касалось прежде всего промышленников, судейских чиновников, медиков, университетских профессоров. В одном из первых официальных выступлений канцлер Аденауэр именовал антифашистскую чистку источником «множества бед и несчастий»[74].
Обновление идейно-политических установок исторической науки, пересмотр ее косных традиций являлись необходимым компонентом демократического переустройства Германии. Такого обновления, однако, не произошло. Следствием краха Третьего рейха была идейно-политическая дезориентация, коснувшаяся представителей всех поколений. Об этом говорил, выступая перед студентами Тюбингенского университета, профессор Рудольф Штадельман: «Мы сбились с дороги в темном лесу… Мы ввязались в неведомую авантюру, потому что мы не могли себе представить, как все это будет развиваться»[75].
Летом 1947 г. еженедельник «Die Zeit» констатировал, что тогдашнюю социально-психологическую ситуацию определяло «вытеснение прошлого из коллективной памяти», осуществлявшееся под девизом: «Мне не к чему знать обо всем этом, у меня совсем иные заботы»[76]. Публицист Герд Телленбах констатировал: «Тот, кто называет немцев соучастниками массовых преступлений, должен рассчитывать на то, что его никто не услышит»[77]. Альфред Вебер с тревогой писал: «Воспримет ли основная часть молодежи (если мы отвлечемся от нескольких славных имен борцов и жертв) существовавший террористический режим как позор, разрушавший ее собственное достоинство? Этого я не знаю»[78].
Начинавшаяся холодная война превратила в непримиримых противников бывших союзников по антигитлеровской коалиции, а представителей прежней немецкой элиты — в потенциальных единомышленников и помощников правительств и оккупационных властей западных держав, обозначивших своею стратегической задачей противодействие Советскому Союзу. Желанного «расчета с прошлым» в Германии не произошло. «Немцы, — утверждал будущий нобелевский лауреат Генрих Бёлль, — все еще как бы и не проиграли войну, — то, что сейчас называют “поражением”, “крахом”, так и не дошло до их сознания и не было распознано как исторический шанс»[79].
71
72
73
74
Цит. по: Frei N. Hitlers Eliten nach 1945 — eine Bilanz // Karrieren im Zwielicht. Hitlers Eliten nach 1945. Frankfurt а. M., 2001. S. 310.
75
Цит. по: