– И все-таки ты готова подписать заявление?
– При одном условии, – она пристально посмотрела на меня. – Мне нужна защита, Дэнни. Из меня не получится героини – он запугал меня. И, думаю, он выполнит, что сказал. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной с этой минуты.
– С удовольствием, – заверил я ее. – Как только он подойдет к тебе, я разобью ему нос еще раз.
Глаза у нее стали круглыми.
– Так это ты? А я гадала, что случилось, – он налепил себе пластырь на переносицу.
– Есть только одно затруднение, – сказал я. – Не могу же я выходить за тобой на сцену.
– Ты можешь наблюдать из будки помощника режиссера, – с облегчением сказала она. – Я с ним договорилась – он хороший парень и хорошо ко мне относится. – Она прочла вопрос у меня в глазах и сделала вид, что рассердилась. – Я защищала его во всех стычках с Донной Альбертой во время репетиций, вот и все!
– Прекрасно, – сказал я. – Если ты собираешься сделать заявление, значит, ты не рассердишься, если я задам тебе один вопрос? Иначе любопытство меня доконает.
– Чем меня шантажировал Харви?
– Да.
Марго посмотрела в зеркало и начала машинально подводить брови.
– Ладно, Дэнни, – сказала она наконец. – Правонарушение несовершеннолетних. Я отбывала срок, когда мне было семнадцать. Пятнадцать месяцев. Под своим настоящим именем, разумеется. Джэнни Риговски – звучит, правда? – она невольно улыбнулась.
– И это все? – спросил я.
– Вполне достаточно, – огрызнулась Марго. – Наверное это ерунда для танцовщицы в какой-нибудь мыльной опере, но для меццо-сопрано!..
– А как Харви узнал об этом?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Думаю, это стало его работой – рыться в прошлом. Иначе как бы он заполучил столько больших имен одновременно?
– Пожалуй, – согласился я, вспомнив, как Мардж назвала Бенни консультантом, когда я в первый раз появился в конторе Харви.
– Я подумала, что если после спектакля ты бы взял меня к себе, я бы там и написала это заявление.
– Отлично, – довольно произнес я. – А я покажу тебе, насколько могу быть близок со своим клиентом.
Ее глаза хитро блеснули.
– Ради Бога, мистер Бойд, – с притворной застенчивостью сказала она, – не забывайте, что я сейчас так стара – вполне гожусь вам в матери!
Помощником режиссера был парень по имени Алекс. Он уделил мне целых двадцать секунд своего времени – вполне достаточно, чтобы сказать «привет!» и поставить меня в одни из углов своих владений, предупредив, чтобы я как можно подальше держался от него. Панель управления сценой перед ним выглядела не менее сложной, чем панель реактивного лайнера, так что я мог только ему посочувствовать. Передо мной был отличный вид на сцену через стеклянное окно.
Когда-то очень давно я прочитал «Саломею» Оскара Уайльда, потому что один придурок сказал мне, что это история жизни стриптиз-танцовщицы. Так что я мог следить за оперой без проблемы. Она довольно точно повторяла пьесу, поэтому мне не нужно было гадать, о чем поют певцы, которые исполняли свои арии на немецком. В этом отношении мне повезло, тем более что я никогда не учил немецкого. Певцы были хороши, просто великолепны! Чувственная музыка создавала атмосферу нарастающего напряжения. Донна Альберта была потрясающей Саломеей. Каждый ее жест извергал огонь и секс, подчеркивая ее отношения любви-ненависти с Иоанном. Рекса Тибольта с трудом можно было узнать в пророке с бородой и пристальным взглядом. Луис Наварре, загримированный, как и Марго, чтобы выглядеть на двадцать лет старше, был величественным трагичным Иродом.
Хотя опера была одноактной, сделали антракт. Может, из-за денег клиентов, чтобы те почувствовали, что не зря их заплатили, может, для разнообразия. В любом случае, когда зажгли свет, Алекс вздохнул с облегчением.
– Осталась худшая половина, – сказал он, ухмыляясь. – Что вы думаете обо всем этом?
– Великолепно! – сказал я искренне.
– Первый раз ее ставили в Метрополитен-опера году в 1906, по-моему. Она продержалась всего пару вечеров – стали кричать о морали и всем таком прочем. «Надушенный декоданс» – отозвался о ней один критик. Неплохо, а?
– Отвечу после танца, – пообещал я ему.
Я пошел к Марго и встретил по дороге Рекса Тибольта. Судя по всему, он не особенно обрадовался нашей встрече.
– Как дела, Рекс? – вежливо спросил я.
– Отлично, – буркнул он. – Послушайте, Бойд… По поводу прошлого вечера. Я… – он внезапно замолчал, уставившись на что-то позади меня, затем быстро ушел.
Я повернулся и увидел Эрла Харви. Поперек переносицы у него красовался белый пластырь, подчеркивающий грязный цвет ого глаз.
– Какого черта вы здесь делаете за сценой? – заорал он.
– Защищаю интересы своего клиента, Эрл, – спокойно сказал я. – Вдруг ты захочешь близко подойти к ней, тогда я еще раз врежу тебе, чтобы твоему носу не было скучно!
Его лицо потемнело, он уже открыл было рот, чтобы сказать что-то злое, но вдруг передумал и быстро удалился.
К тому времени, когда я добрался до гардеробной Марго, ей пора уже было возвращаться на сцену, так что мне осталось только проводить ее.
Вторая часть оперы была даже лучше, чем первая. Танец Донны Альберты был таким откровенным, что публика затаила дыхание. Во всем театре воцарилась полная тишина. Напряжение нарастало с каждым сбрасываемым покрывалом. Наконец последнее из них мягко упало на пол, оставив ее в крошечном телесного цвета бюстгальтере и трусиках, которые были почти не видны публике. Ее голова медленно наклонилась к Ироду, и ее бесподобно изогнутое тело застыло в просьбе. Под ярким белым светом ее тело превратилось в мраморную статую, в которую вдохнул жизнь какой-то языческий бог.
– Боже! – хрипло воскликнул Алекс, нажимая сразу пять кнопок на своей клавиатуре. – Она могла бы заработать миллион в эстрадном шоу!
Чувствовалась, что аудитории после всего этого потребовалось минут пять, чтобы снова начать понимать происходящее. Мне тоже. Саломея потребовала голову Иоанна Крестителя, и Ирод почувствовал первые угрызения совести. Лампы постепенно погасли, и палач исчез в темном провале посредине сцены, который должен был обозначать дверь в темницу, где был заключен Иоанн. А когда Саломея потребовала принести ей голову Иоанна, свет на сцене полностью погас. Через пять секунд луч голубого света озарил напряженную, опустившуюся на колени Саломею перед темным провалом. Дрожь пробежала по публике, когда рука палача медленно появилась из темноты, неся серебряный плоский поднос, на котором покоилась голова Иоанна. Я вспомнил, как Рекс Тибольт говорил мне, что гипсовая голова была чертовски точной копией, – так оно и было. Саломея схватила ее и тут же уронила.
– Черт! – в отчаянье пробормотал Алекс. – Знал, что кто-нибудь обязательно разобьет ее. Но почему в день премьеры?
Донна Альберта стояла на месте не двигаясь, словно парализованная, и вдруг – рухнула на пол.
– Господи! – Алекс начал остервенело нажимать кнопки. – Что бы я сделал, если бы это случилось со мной?
В течение последующих десяти секунд на сцене ничего не происходило. Наконец Луис Наварре разгадал неистовую подсказку Алекса, и действие дотащилось до развязки, когда солдаты ринулись на сцену, погребая Саломею под щитами.
Занавес упал под оглушительные аплодисменты публики, но его больше не поднимали. Я последовал за Алексом, который ринулся на сцену к тесной кучке людей, столпившихся вокруг неподвижного тела Донны. Когда я пробрался внутрь, Марго стояла около нее на коленях. Она посмотрела на меня с надеждой.
– С ней все в порядке. Просто обморок – и все.
– Думаете? Может, она заболела? – с волнением спросил Наварре.
– Нервы, – ответила Марго. – Когда она взяла голову… – ее голос оборвался, когда она посмотрела на голову, лежавшую на полу рядом с Донной Альбертой. Даже под гримом было видно, как побледнело лицо Марго, в глазах застыл ужас.