Затем он дергает меня вверх, хватает за руку и стаскивает с кровати, разорванные половинки моего платья распахиваются и обнажают мою грудь его плотоядному взгляду. Я издаю тихий писк боли, когда он поворачивает меня и подталкивает к открытой двери в дальнем конце комнаты.
— Пойдем, малышка. Пора начинать.
Хавьер проводит меня через дверь в ванную комнату, лишь немного менее убогую, чем сама спальня. Здесь есть душ со стеклянными стенами, туалет и стоячая раковина, а рядом с ней на каменной стене несколько небольших металлических полок. Плитка под моими босыми ногами шершавая, в комнате холодно, и мне становится ясно, что у Хавьера нет вкуса к роскоши. Или, может быть, у него есть, и это просто его собственные комнаты, которые роскошны, а не те, которые предоставляются его заключенным.
Он закрывает за нами дверь, запирая ее на ключ.
— Просто чтобы тебе не пришло в голову пробежать мимо меня, малышка, — добавляет он с ухмылкой, кладя ключ в карман. — Отсюда нет выхода. Чем раньше ты это усвоишь, тем проще все это будет для тебя. Теперь, — продолжает Хавьер, его золотисто-зеленый взгляд скользит по моей обнаженной груди, — ты можешь снять платье, или я могу сорвать его с тебя. Мне это понравится в любом случае.
Я знала, что лучше не пытаться прикрыться. Это только разозлило бы его еще больше, как бы унизительно я ни чувствовала себя перед ним почти топлес. До сих пор Найл был единственным мужчиной, который видел мою грудь, и что-то внутри меня переворачивается при мысли, что это больше не так. Сосок, который Хавьер крутил, болезненно пульсирует, и я знаю, что он не собирается долго ждать, пока я решу, подчинюсь ли я или заставлю его сорвать с меня платье. Стиснув зубы, я снимаю платье, сердито глядя на него, расстегиваю кожаный пояс и бросаю его на пол, быстро стягивая остальную часть через голову.
— Пошел ты, — шиплю я сквозь зубы и демонстративно бросаю его на пол, стоя там в одних трусиках. — Я ненавижу тебя.
— Конечно, ненавидишь, — любезно говорит Хавьер, прислоняясь к выступающей каменной стене по другую сторону туалета и лениво скрестив руки на широкой груди. — Теперь остальное, — добавляет он, указывая на меня длинным пальцем и крутя им. — Обнажись, Изабелла. Ничего, кроме кожи.
— Зачем? Чтобы я могла принять душ? Тебе не нужно смотреть, как я это делаю.
— О, Изабелла. — Он ухмыляется. — Я собираюсь посмотреть, как ты все делаешь. Единственное время, которое у тебя будет наедине с собой, это когда ты спишь и писаешь, но, если ты меня достаточно разозлишь, ты тоже не будешь делать ни того, ни другого наедине. Так что поторопись, потому что, если ты заставишь меня снять с тебя эти уродливые трусики, я сделаю это очень медленно. Я думаю, что под ними гораздо красивее.
Я закатываю на него глаза. В трусиках нет ничего особенного, просто черный хлопок, но они далеко не уродливые.
— Ты действительно думаешь, что женщины все время носят только шелк и кружева? — Я выплевываю, сдергивая их. — Такие мужчины, как ты, ничего не знают о женщинах.
Хавьер двигается так быстро, что я с криком отступаю назад, ударяясь поясницей о раковину. Он сжимает мою челюсть одной рукой так же, как делал это раньше, и я хнычу от боли.
— Что я говорил тебе о разговорной речи, если не задал тебе вопрос, малышка? — Он трясет меня, сжимая пальцы, прежде чем отпустить. — Это был вопрос!
— Не делать этого, — шепчу я, чувствуя, как слезы жгут мне глаза, а челюсть пульсирует.
— Именно. — Его взгляд скользит по моему обнаженному телу. — Что ж, я отдам тебе должное, ты довольно красива. Я вижу, как этот бедный ирландец был соблазнен и лишил тебя девственности. Он недостаточно хорош, чтобы за него умереть, но не у всех из нас могут быть самые изысканные вкусы.
Хавьер протягивает руку, его пальцы запутываются в волосах на моем лобке и дергают так сильно, что я вскрикиваю.
— Сначала мы избавимся от этого. Потом ты сможешь принять душ.
— Что? — Слово срывается с моих губ прежде, чем я успеваю вспомнить, что он сказал о разговоре, и я сдерживаюсь. — Нет, ты…