Лора вела свой дребезжащий «мустанг» по горной дороге. Раньше она никогда не плакала, но теперь не могла остановиться. Сидя одна в машине, она выла в голос. Ну и что? Она потеряла свою любовь. Это называется предательством. Смысл ее существования исчез, Уайлдмен больше не вернется. Никогда не услышит она в своей темнице звуки его шагов, кончились ее счастливые дни в этой темнице. Она свободна, выброшена в мир, где у нее нет ни места, ни роли, ни дома. Она больше никогда не поднимется в клетку мансарды. Сонные собаки больше не выйдут поприветствовать ее, зеркало не станет на стене больше ее отражать. Она взглянула в зеркало заднего обзора. Пустынная дорога, за ней никто не ехал.
Лора думала, что она могла бы сделать, чтобы все изменить. Что она сделала не так? Что упустила? Какую хитрость она могла бы использовать? Какой ритуальный танец станцевать, чтобы пошел дождь, чтобы что-то случилось, чтобы все изменить? Она могла бы убить Пандору. Да, могла. Стоило бы, следовало бы. Но она была не в состоянии, ей этого не надо, в ее сердце нет места убийству. Она всегда жертва. Как и Хэммонд. Почему он не убил Уайлдмена? Он же поклялся, что сделает это, и она поверила ему. Что заставило его изменить свое решение? Пандора? Может быть, все-таки в душе он надеется вернуть ее? Бедняга Хэммонд. Теперь Дора принадлежит Уайлдмену, а уж тот ее не отпустит. Она станет новой Лорой.
– Так, значит, ты здесь живешь? – Это был риторический вопрос. Пандора бессильно прислонилась к холодному металлу сетки лифта, со скрипом и грохотом поднимающегося наверх. Откуда-то упал луч света, скользнул сквозь широкое грязное окно лифта. Лицо Уайлдмена на секунду осветилось. Пахло ржавчиной.
Пандора думала, что он отвезет ее в гостиницу или в квартиру при гостинице. Лифт с грохотом остановился. Уайлдмен открыл металлические двери. К ним подошли две собаки.
– Ромул и Рем, – представил их Уайлдмен. Пандора оглядела большое неуютное помещение. Хотя здесь было просторно, у нее возникло ощущение, что она оказалась в тюрьме. Казалось, отсюда нельзя уйти. Это странное место напоминало ей центр Нью-Йорка. Здесь не чувствовалось ни солнца, ни океана, ни неба. Это была не Калифорния.
Она опустилась на кожаную софу. Не говоря ни слова, Уайлдмен стал раздеваться. В этой обстановке он казался совсем другим человеком. Только раздевшись догола, он стал напоминать ей человека, которого она знала. Человека, которого она не знала.
– Я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил, – сказала она.
Уайлдмен ожидал и боялся, что она начнет спрашивать о его взаимоотношениях с Хэммондом.
– Расскажи мне, откуда у тебя этот шрам?
– Я хочу принять ванну. Расскажу, пока ты будешь меня мыть.
Пандора смотрела, как он готовит ванну в дальнем углу мансарды. Впервые его нагота была как бы отделена от его сексуальности. Она рассматривала его тело, не испытывая влечения, как будто смотрела на произведение искусства. В нем была красота, однако какая-то отстраненная, абстрактная.
– Я получил этот шрам, когда мне было три недели от роду.
– Три недели?
– У младенцев, обычно до полутора месяцев, встречается иногда болезнь, называемая стенозом привратника желудка. Это резкое сокращение желудочной мышцы. Ребенок не может переваривать пищу. Он проглатывает молоко, а потом вдруг его отрыгивает. Эту болезнь называют еще «фонтанирующая отрыжка». Молоко буквально фонтанирует. Струя может быть больше метра. Ребенку необходимо сделать операцию, чтобы иссечь сведенную мышцу и прекратить эти спазмы. Таким образом я и заполучил этот шрам. Ничего романтического, хотя в сущности это был вопрос жизни и смерти.
Эта домашняя сцена – голый мужчина в ванне, рассказ о детской болезни – заставили Пандору вспомнить о Полетт. Ей ужасно захотелось увидеть ее.
– Можно позвонить?
– Дочери? Телефон там. Он, как всегда, догадался.
– Но сначала я хочу в туалет.
– Давай.
Его мокрый палец указал на унитаз, стоящий рядом с ванной. Пандора почувствовала неловкость: опять эта домашняя интимность, насильственная интимность без секса, как в семье. Где теперь Алек? Необходимо, чтобы его освидетельствовали психиатры. Может случиться так, что его признают невменяемым? Может случиться гак, что его отправят в психиатрическую больницу, какое-нибудь чистенькое заведение за городом, где за ним будут следить люди в белых халатах? В дни посещений они с Полетт будут к нему ездить. Это будет, как ее поездки к себе домой в Нью-Хэмпшир.
Она задрала юбку, спустила трусики и села на унитаз. Казалось, что процесс будет длиться бесконечно.
– Что еще ты хочешь узнать? – спросил Уайлдмен. – Туалетная бумага сзади тебя.