Пандора была в отчаянии. Она пробыла в больнице около часа, разговаривала с Элис о посторонних вещах, что-то плела насчет Алека, стараясь не говорить о самом важном, что с ней случилось со времени ее последнего приезда. Были мгновения, когда она не слышала собственных слов, она слышала только свои мысли. «Пожалуйста, умри быстро, тихо, ничего не говори перед смертью, я ничего не хочу помнить. Ничего не хочу знать. Я ничего не хочу говорить. Мне не в чем признаваться. Я совершенно одна. Я боюсь каждой новой минуты, нового часа. Я ненавижу свою жизнь. Будущее – это мутное белое пятно. Я ничего не могу представить. У меня нет чувств. Я не хочу ни пить, ни есть, ни спать. У меня нет желаний».
Пока Пандора спала в номере гостиницы, расположенной неподалеку от больницы, ее отец умер.
В три часа утра по калифорнийскому времени Дэвид Уинг тихо вошел в комнату своей младшей сестры и забрался в кровать к Полетт.
– Знаешь, есть способ найти твоего папу, – тихо сказал он и обнял ее за шею.
Полетт слегка вздрогнула.
– Как?
– У нас есть знакомый астролог. Она что-то вроде ясновидящей. – Его рука соскользнула с ее шеи и легла на плечо. Он раньше никогда не трогал так Полетт.
– И что она делает? – Полетт хотелось ответить на его ласку, но она боялась. Она не знала, что надо делать. Эта книга о сексе мало помогла.
– Иногда она находит пропавших людей. – Дэвид погладил ее руку.
– Как? – Полетт взяла руку Дэвида в свою. Их пальцы переплелись. Ее ладонь была больше, зато его сильнее.
– Она берет какой-нибудь предмет, который им принадлежал. Что-нибудь из одежды или еще что-нибудь, что они любили, вроде украшений. Держит его в руках и представляет их жизнь.
– Просто держит в руках. – Полетт почувствовала, что перестала бояться. Она медленно поднесла их сплетенные руки к себе и прижала к ночной рубашке чуть повыше груди. Она сделала первый серьезный шаг. Она не боялась Дэвида.
Вдруг Дэвид представил себе Полетт обнаженной. Даже в свои двенадцать она выглядела более зрелой, чем его старшая сестра. Он подумал, есть ли у нее волосики внизу живота и почувствовал, как что-то напрягается в его паху.
– Я могу попросить маму, чтобы она с ней поговорила.
Полетт положила голову Дэвиду на плечо. Оно было костлявым: Дэвид такой худенький.
– Но ей нужно будет дать что-нибудь, что принадлежало папе.
Дэвид осторожно погладил ее по волосам. Он слышал, как она дышит, как вздыхает. Он посмотрел на нее. Она закрыла глаза. Он потрогал ее маленькую грудь, которая, казалось, под его рукой начала расти. Он осторожно положил ладонь на ткань ее ночной сорочки, он не осмелился сжать ее грудь. Он читал, что когда женщина чувствует возбуждение, то ее сосок твердеет, но с Полетт этого не случилось.
Она положила руку па его ладонь и нажала. «Поцелуй его, – сказал ей внутренний голос. – Ты храбрее его. Сделай это». Она повернулась, и ее губы коснулись его губ. Ни один из них не раскрыл рта. Пока этого было достаточно. Это было восхитительно!
Они не говорили больше, лежали рядышком, обнявшись, и таким образом, разумеется, не могли спать. Им нравилось ощущать тепло друг друга. Оба знали, что впереди их ждет еще многое. Но не теперь. Около пяти утра Дэвид выбрался из кровати Полетт и заботливо подоткнул ей одеяло, поцеловал ее. Она погладила по его волосам. – Надо идти, – сказал он.
– Да, я знаю.
– Завтра я позвоню этой женщине.
– Хорошо.
Полетт смотрела, как он уходит из ее комнаты. В дверях он оглянулся, но ни один из них не сказал ни слова. Полетт выключила свет на тумбочке, свернулась клубочком и оказалась на седьмом небе.
Пока Пандора добиралась до больницы, Элис уже сделала предварительные распоряжения относительно похорон. Элис не стала звонить Пандоре раньше восьми. Она отнеслась к этой смерти по-хозяйски.
Пандора смотрела на отца. Он не изменился с прошлого вечера, и ей казалось, что он умер уже тогда. Она не поцеловала его. Ее прежний страх улетучился, как изгнанный из тела дьявол, все куда-то улетучилось. Пандора плакала, чувствуя облегчение, а не горе.
Днем она поехала в свой старый дом. Она думала, что опять на нее нахлынут воспоминания. Но, к ее удивлению, прошлое отодвинулась куда-то далеко. Ее воспоминания принадлежали другому человеку. Переходя из комнаты в комнату, чувствуя движение своих ног, осознавая, как ее пальцы поворачивают дверные ручки, слыша собственные шаги, она видела, как этот другой человек вел себя неожиданно практично. Она стала думать о том, что можно сделать с этим домом: оборудовать новую ванную, сделать стеклянную крышу над зимним садом, застелить пол на кухне линолеумом или плиткой. Она смотрела на дом как потенциальный покупатель. Нет, не покупатель, а продавец. Пандора поняла, что думает о том, чтобы продать этот дом. Она улыбнулась своему отражению в зеркале, открыла сумочку и накрасилась. Ей хотелось хорошо выглядеть.
Элис наблюдала за ней, застав ее за этим неподобающим моменту занятием.
– А Алек придет на похороны?
– Нет. Он сейчас в отъезде.
– Ты же говорила мне, что он дома.
– Разве?
Пандора позвонила Уингам и узнала у них телефон школы. Полетт разрешили уйти с урока, чтобы поговорить с матерью. Она не была напугана. Полетт примерно знала, почему звонит мама. Она почти не знала своего дедушку. И для нее это не было потрясением, она не плакала. Она знала также, что и Пандора была не очень близка с ним. Голос матери звучал спокойнее, чем раньше. Полетт подумала, что умер-то мамин папа, а не ее. Она уже больше не считала, что Хэммонд умер. Возможно, эта ясновидящая китаянка сумеет его найти. Полетт вернулась в класс, улыбнулась Дэвиду. Учительница спросила, не хочет ли она пойти домой. Полетт захотелось ответить, что у нее нет дома, зато вместо этого есть любимый.
Похороны произвели на нее гнетущее впечатление. Стоя рядом со стариками – приятелями отца, Пандора молилась не за усопшего, а за то, чтобы поскорее оказаться в самолете, летящем в Лос-Анджелес. Последние три дня Элис явно собиралась сказать ей что-то. Когда они делали вид, что нежно прощаются у поджидающей Пандору около ворот кладбища машины, Элис наконец решилась.
– Мне кажется, я любила его больше, чем ты, – сказала она.
Пандора не стала спорить, зная, что особой сердечности к отцу у нее не было.
В самолете она думала об Уайлдмене. За эту неделю в Нью-Хэмпшире она решила, что больше не будет с ним встречаться. Смерть отца была символическим концом их отношений. И не имело значения, где Алек. В своем воображении Пандора уже решила продать не только дом отца, но и дом на Ранчо-парк, продать землю и начать все сначала. Купить новый дом и жить там с Полетт. Начать новую жизнь. А почему бы и нет? Но Уайлдмен прочно поселился в ее мыслях и не желал уходить оттуда. Она опять живо чувствовала его присутствие. При воспоминании о минутах блаженства бедра ее свело легкой судорогой, в низу живота пульсировало. Она поерзала в кресле и опрокинула стакан с вином, стоявший перед ней на подносе с едой. Стюардесса наклонилась к ней и что-то сказала, но Пандора не слышала ни слова.
Опять дома. И снова на часах было семь, когда Пандора вышла из такси. Для нее это время дня всегда было самым пустым. Ей совершенно нечего было делать в семь часов вечера, разве что выпить немного и приготовить ужин. Какой ужин? Для кого? Бессмысленный закат, каждодневный символ пустоты, петля вокруг Калифорнии, этот сиреневато-оранжевый свет напомнил ей о предыдущем возвращении из Нью-Хэмпшира. Было лишь одно отличие: Алек уже не сможет снова исчезнуть. Это точно.
Два медных каретных фонаря, которые Алек когда-то принес с киностудии, безрадостно приветствовали ее своим светом у входной двери. Почему они горят? Наверное, она зажгла их перед отъездом, чтобы думали, что дома кто-то есть. Дом. Что бы ни подразумевалось под этим понятием.