Мне объяснили, что моё физическое состояние теперь соответствовало состоянию женщины ближе к сорока, но, когда я попыталась впервые подняться с кровати, чувство было такое, что я стремительно приближаюсь к порогу смерти. Клянусь, вены мои пылали. Роды? Ничто. Я бы скорее родила ещё три раза, чем согласилась снова испытать эту новую боль.
Курс психотерапии, направленный на то, чтобы привести к согласию мою сущность и моё новое тело, мало чем отличался от лекарственных процедур: он был длительным, болезненным и утомительным. Многочисленные врачи и инструкторы работали со мной и надо мной, пребывая в блаженном неведении, как близко они подошли к тому, чтобы нанести тяжёлый и невосполнимый вред моему телу. Но я думаю, это было делом привычки.
Дэвид так и не навестил меня. И не позвонил. Но я отодвинула этот факт на задний план и боролась изо всех сил за то, чтобы моё тело и разум снова заработали слаженно и дружно.
Я тоже ему не позвонила.
До того как я подверглась наркотическому воздействию, ко мне приходили Элли и Дэйл, очевидно принявшие решение сконцентрировать все усилия на стратегии насильственного вмешательства. Они часами спорили со мной. Они напомнили мне о том, что я совершала по отношению к ним, к их отцу и к себе. Они настаивали, что в моей физической форме никак нельзя бросать вызов грядущей войне. Сознавала ли я, что могла лишь всё испортить?
Я обратила их внимание на то, что у меня есть долг, и не только перед прошлым, но и перед будущим. Я делала это ради их безопасности и ради семей, которые они создадут. Я обратила их внимание на то, что взялась за это не по собственной инициативе, вовсе нет. Меня призвал долг.
Они ушли, такие серьёзные, взволнованные и ещё более убеждённые, чем я могла бы надеяться, отчего в моей душе возникло очень странное сложное чувство.
Джо конечно же пришла одна. Она дождалась того момента, когда основные лечебные процедуры завершились и я снова была на ногах. Она вошла в госпитальную палату и пристально оглядела меня, запоминая каждую деталь моего изменившегося облика. Потом развернулась на каблуках и вышла, не проронив ни слова.
Я съёжилась под одеялами и рыдала, зажав зубами подушку. Это продолжалось целых десять минут, пока не пришли медсёстры и не вытащили меня оттуда.
Хотя и постепенно, я всё-таки приспособилась к своему новому, омолодившемуся телу. Боль отступила, и я начала наслаждаться силой и энергией. Я не делалась более лёгкой, но теперь львиную долю тела составляла мышечная масса, поэтому я чувствовала себя более сильной и менее… старой. Я бегала по паркам на плоских крышах, навстречу бьющим в лицо ветрам с озера Мичиган, и иногда, на льду, подвергала риску мои новые лодыжки. Я пробиралась через хаос нижнего города, с трудом прокладывая путь в потоках людей просто так, без всякой цели, и однажды оказалась среди сражающейся в снежки большой группы школьников, которые в какой-то момент словно с цепи сорвались.
Куда бы я ни отправлялась, оживала память. Не какие-то важные моменты. Большинство мест, где я часто бывала, когда выполняла здесь задания, — бары, рестораны и клубы — давно уже прекратили своё существование. Ощущение было невероятным. Казалось, моим ногам хорошо знакомы дорожки. Волны запахов навевали приятную ностальгию. Даже городская атмосфера казалась уютно-знакомой.
Врачи говорили, что это побочный эффект перерождения организма. Моё тело было перенастроено на те времена, и физическое ощущение себя в том возрасте усиливало воспоминания об окружавших меня местах.
Я надеялась, что это правда. Потому что альтернативное утверждение мне не нравилось. Это означало, что Дэвид был прав и что-то, связанное с ним, спряталось внутри меня, погрузилось на дно старой жизни. Но мне было хорошо.
В помещении я играла в старую игру «Постановщики опытов», которая нравилась мне в двадцать — тридцать лет. А ещё я попробовала новые игры, которые порекомендовала Сири. Я ходила по лестницам, отказавшись от лифтов, и снова радовалась своему проворству.
Виджей и Сири регулярно навещали меня, и мы вместе отправлялись куда-нибудь пообедать или сидели в комнате, беседуя о былых временах и сплетничая.
Мы не говорили о личной жизни. Никогда. И за это я была благодарна. Я замечала игривые похлопывания рукой и удары, которыми они обменивались, чего не было раньше, и взгляды, наполненные тем, о чем они никогда не высказались бы вслух в моём присутствии. Я притворялась, что не понимаю. Они позволяли мне притворяться, и все мы были удовлетворены, по крайней мере в тот момент.
Но это вовсе не означает, что у нас была куча свободного времени. Долгие часы уходили на изучение и обсуждение рапортов различного формата, начиная с простого текста до тех, что приходилось считывать с сенсорных экранов с применением сложных систем искусственного интеллекта, включающих знания об узкой предметной области и способные предлагать пользователю разумные решения. Нам приходилось просматривать досье Сири на ключевые властные фигуры Дэзл, на которой нам предстояло базироваться. Среди них командир Фэйвор Баркли («Он хотел быть хорошим парнем, но слишком напуган»), а также мощный источник информации Натио Блум («Хозяин Дэзл; проводит много времени, пытаясь убедить всех, включая себя, что этот титул всё ещё имеет какое-то значение. Как-то грустно»). Затем надо было принять решения по персоналу, снаряжению, стратегии и материально-техническому обеспечению. Мне пришлось отшлифовать по крайней мере один из диалектов Эразмуса, который я знала. Сири, естественно, уже бегло говорила на сленге, самоуверенно, и даже более чем самодовольно.
В дополнение ко всему мне надо было уделять время тому, чтобы координировать операцию с Фондом содействия общему делу, выполнявшему в настоящее время миссию помощи Эразмусу. Когда я присутствовала на заседании правления, дала о себе знать старая душевная боль. Во времена кризиса Ридимера я входила в состав миссии помощи. И это самый распространённый способ внедрять стражей в чуждое окружение. Нельзя сказать, что оказание помощи преследует какие-то хитроумные цели, и людей, которые этим занимаются, нельзя обвинять в неискренности и сомневаться в том, что они преданно служат делу гуманизма. Они глубоко преданы своему делу. Они — наша щедрая рука.
На сей раз, как ни странно, я не получала прикрытия миссии помощи, даже формально не была с ними связана. Я отправлялась в своём собственном звании полевого командира с открытой и очевидной миссией: установить, что же на самом деле случилось с Бьянкой. Но насколько возможно мы стараемся сотрудничать с любой гуманитарной организацией на местах, когда отправляемся на задание. Они прекрасно знают местное общество и местные властные структуры. Это немаловажно, поскольку личному опыту Сири и Виджея практически два года и некоторые сведения явно устарели.
И естественно, тот факт, что я не находилась под прикрытием миссии СОД, не означал, что с ними никто не отправляется. Меня просто не проинформировали об этом официально.
Я была в неведении, пока не осталось всего шесть недель до намеченного отправления. Тогда Виджей внезапно перестал появляться на совещаниях и питался где-то вне нашего учреждения. Это было частью дела. Он и его люди должны были стать нашей связующей нитью с чёрным рынком, контрабандистами и пиратами. Я не могла знать, где он и как выглядит. Он должен был передавать рапорты Сири, а она — мне.
Я дала ей неделю на то, чтобы предаться хандре. Она, конечно, отрицала, что её мучает тоска. Но его отъезд заставил её страдать. Я старалась не представлять себе, как они прощались: как обнимали друг друга, смеялись и шутили. Сири наверняка пригрозила ему самыми разными и невозможными наказаниями на случай, если он не будет беречь себя. А он безжалостно насмехался над ней, пока она не наградила его одним из тех игривых шлепков, которые мне довелось лицезреть. Потом он схватил её за руку, а потом… а потом…