В свое время я расскажу ей о Софии. Или нет. Может быть, я просто буду держать это в себе, как Безымянного. Только на сей раз я не позволю этому отравлять меня. Не позволю мне навредить. Я никогда снова не сдамся боли, как стекло разбивающему его мячу. Этот урок я очень хорошо усвоила.
Занятия у меня интенсивные, но вроде легкие, начало семестра все-таки. В смысле, четыре преподавателя задали написать по десятистраничному эссе к следующей неделе, но начиркать сорок страниц для меня плевое дело. Раньше я ежедневно исписывала страниц по двадцать в своем совершенном-однако-плаксивом дневнике. Правда, на лекциях сложно сосредоточиться, потому что аудитории просто огромные, и их запросто можно преобразовать в гладиаторские арены, если передвинуть учительский стол и избавиться от стульев, да и безликие стены выглядели бы гораздо лучше с разводами крови. К тому же в аудиториях убийственно яркое освящение. Может, они начищают лампы? Как начистить лампы, которые так высоко? Их уборщики умеют летать?
Сидящая рядом со мной в самом конце Иветта сообщает мне, что уборщики не умеют летать, зато умеют вампиры.
– Вампиры отвратительны, – выношу я вердикт.
– Ты что, не читала «Сумерки»?
– Нет, но читала много подобных книг.
– Эта сага лучшая. Вампиры лучшие. Поцелуи с вампирами лучшие.
Я вздрагиваю, а Иветта, одетая, прошу заметить, в яркую футболку с черепом и рваные джинсы, вздыхает, словно капризная принцесса, мечтающая о парнях.
– Представь секс с вампиром.
– Представь поход в церковь и молитву своему Господу и Спасителю, – парирую я.
Она смеется и возвращается к Фейсбуку на своем лэптопе. Я говорила, что в университете круто? Вот вам еще одно доказательство: профессорам плевать, слушаете вы их или нет. За исключением редких выкриков из ниоткуда супергромких ругательств, они игнорируют всякий интернет-серфинг и смс-рассылку. Мы платим, чтобы быть здесь, а не наоборот. Конечно, это изменится, когда мы переместимся в лаборатории, но прямо сейчас это Шангри-Ла. Ой, давайте не будем говорить о лабораториях, потому что мысль о том, что вокруг меня будут легковоспламеняющиеся химикаты, столь волнующая, что в ожидании мне ежесекундно приходится бороться против неконтролируемого осушения мочевого пузыря. Да здравствует наука! Да здравствуют легковоспламеняющиеся химикаты!
Мама звонит каждый вечер. Ну, так ведь делают все мамы, причем сопровождая это печальными вздохами. Но моя мама и так всегда много вздыхала, потому что большую часть времени она грустит, ладно, еще потому, что такая ненормальная дочь, как я, способна измотать любую смертную человеческую душу. Кроме Бейонсе, но все мы знаем, что она бессмертна, а также что у нее есть Блю Айви, которую я НЕНАВИЖУ, потому что это так несправедливо, ведь Бейонсе должна была быть моей матерью.
– У Бейонсе ужасная музыка, – делится своим мнением Иветта, когда мы идем на обед.
– Ну конечно, – отвечаю я. – Позволь мне занести это в свой мини-списочек под называнием «Двадцать пять причин, почему ты разделишь со мной вечность мучений в кальдере королевства Вельзевула».
– Ты очень много разговариваешь сама с собой. Это врожденный дефект?
– Типа того, побочный эффект от радиоактивных отходов, в которых искупалась мама, будучи беременной мною.
Иветта открывает рот, желая что-то сказать, но затем закрывает его и становится цвета сэндвича с кетчупом: белой по краям, красной в середине. Я следую за ее взглядом к стайке девушек, однако не успеваю определить, которая из флайледи привлекла ее внимание, поскольку Иветта приходит в себя и, прочистив горло, быстро хватает тарелку с супом.
– Ладно, – еле выдавливает она. – В Эмель Холле проходят музыкальные выступления. В основном там участвуют потные чуваки с барабанами и кавер-версиями рок-группы «Алиса в цепях». Короче, ты должна прийти и погрузиться в настоящую музыку.
– Подожди, остановись, мы просто проигнорируем то, что ты...
Иветта внезапно перепрофилирует свой суп в средство для мытья полов.
– Я что? – резко произносит она.
– Ох, ничего. Проехали. Хорошо, я приду. Вход свободный?
Она заметно расслабляется.
– Да. Что ж, увидимся в семь?
Я отвечаю ей посредственным разбиванием воображаемой гитары, она ухмыляется, а затем уходит. Я беру кусочек пиццы и выхожу на террасу, где угасающее солнце окрашивает все в золото и серебро. Тени от деревьев постепенно становятся длиннее, запутываясь и распутываясь вновь в тени прохожих.