– Санта реален, – говорю я, забирая свой буррито с прилавка с едой.
– Он нереален, – опровергает Джек, обходя работника кафетерия с полным подносом разных блюд.
– Два слова еще никогда никого ни в чем не убеждали.
– Нет, убеждали. «Это дерьмо», – произносит Джек.
– Что «дерьмо»?
– Приквел «Звездных войн».
– Ну вот, теперь ты прав, и я забираю свои слова обратно, потому что была неправа, ты полностью убедил меня всего двумя словами. Черт. Ненавижу ошибаться.
– А я обожаю быть правым, – отвечает он с придыханием, и я пинаю его под столом. Нет, не его, он слишком быстро убирает ногу, и я попадаю по деревянной ножке. Своей голенью.
– Ай.
Джек целует меня в макушку.
– Сама на себя беду накликала.
Я падаю лицом на стол в напускных рыданиях.
– У меня повсюду синяки. Я ферма синяков. Магнит. Сигнит. Однажды люди будущего, которые не будут знать, что такое синяк, поскольку технологии будут настолько развиты, что ни у кого никогда их не будет, придут ко мне, и я покажу им свою задницу. Это будет мой величайший вклад в развитие человеческой цивилизации.
Это настолько впечатляет Джека, что он делает глоток содовой.
Иногда я ловлю его улыбку, когда несу какой-нибудь глупый вздор. Но это единственное, что действительно изменилось.
Раньше секс был странной, пугающей смесью из кружевных трусиков и дам, которые все время кричат в порно, словно им больно, к тому же меня всегда беспокоили неловкие вопросы типа «а что, если я забавно пахну?» или «а что, если во время близости мой подбородок под любым углом выглядит жирным?». Раньше я думала, что мне придется сбривать все начисто, быть гладкой, как дельфин, каждый день своей жизнь ради парня, чтобы не вызывать у него отвращения. Раньше я злилась на секс, ненавидела его, презирала, потому что единственный человек, которого я думала, что люблю, использовал его для того, чтобы причинить мне боль. Секс был мечом, которым я не хотела порезаться снова, тигром, который уже однажды меня покалечил, и я бы скорее с радостью отправилась в яму из едких смол, чем вошла бы вновь в то тигриное логово.
Так что, полагаю, Джек Хантер – это яма из едких смол. Но мы и так это знали.
– Протестую, ваша честь, – вмешивается Джек, – я не омут из основных кислот.
Я целую его в щеку и встаю.
– Пойду в библиотеку, подразню животных глупее меня. Парней...
– Не поощряй их. – Он закатывает глаза. – Они могут воспылать к тебе страстью, и тогда мне придется с ними покончить.
Я посылаю ему многозначительный взгляд, и он вздыхает.
– Деликатно. И в соответствии с гуманной процедурой ООН.
Джек подается вперед для поцелуя, и я склоняюсь к его устам. Он игриво покусывает мою нижнюю губу, а затем отстраняется.
– Увидимся позже.
– Твоя комната или моя?
Он понимающе ухмыляется.
– Вообще-то, на сегодняшний вечер я запланировал кое-что другое.
– О, правда?
– Я должен представить отчет своему начальству. Но мы стараемся не выделяться, все должно выглядеть естественно. Так что она зарезервировала нам столик на ужин. Если ты пойдешь со мной, это будет выглядеть еще более натурально.
– Дай подумать… нет, черт возьми! Ты приведешь меня к ЦРУ, и они похитят меня для экспериментов. Нет уж, спасибо. Кинематограф меня на эту тему просветил.
– Никто тебя не похитит. Зато угостит крем-брюле.
Я обдумываю это предложение ошеломительно длинные две с половиной секунды.
– Хорошо, я согласна.
– Встретимся в моей комнате в восемь, и надень платье.
– Вот как, ты просто хочешь увидеть меня в платье, извращенец.
– Я хочу увидеть тебя во всем. И без ничего, – с ухмылкой отвечает он.
В библиотеке гораздо тише, а атмосфера не столь пропитана сексуальностью, чем там, где бы ни был сейчас Джек, но я потерплю. Ради одного благого дела.
Вот она, занимается. Подхожу к ней и с шумом хлопаю руками по ее столу. Хизер подпрыгивает, роняя книгу.
– Господи Иисусе! Айсис, ты меня напугала!
– А ты напугала меня, – спокойно произношу я, – когда заперла в комнате с парнем, который меня изнасиловал.
Она замирает, широко распахнув глаза.
– Он… он что?
– Изнасиловал меня, – повторяю я. Теперь эти громко оглашенные слова придают мне прилив энергии, реальности, уверенности в себе, – когда мне было четырнадцать.