Это я не хочу забывать. Такое нельзя забывать. Я сделаю так, что эта боль станет моим опытом и мудростью. Моей броней, которую больше не пробьет ни один чертов мудак.
Вчера я пролила из-за Илая Багирова последнюю слезу.
Вчера я последний раз была слабой.
— Алис, это большие деньги, — Ира снова вторгается в мои мысли. — Оставь их себе. Ты сможешь прожить на них беззаботно целый год, если не больше.
— Я вроде бы не спрашивала твоего совета, — грубо перебиваю соседку по комнате.
— Прости… просто подумала, что тебе лучше не отдавать этих денег.
— Тебе лучше не думать, Ир.
Я защелкиваю чемодан и дрожащими пальцами собираю волосы в хвост. И даже это невинное действие напоминает о нем. Черт возьми, вот за что мне все это?
Почему после всей жестокости моя чертова память вызывает воспоминание, с какой нежностью его пальцы касались моих волос? Неужели я начну ненавидеть собственные волосы?
Господи, хватит думать. Хватит!
Я не должна ненавидеть свое тело из-за чьей-то жестокости.
Меня могут попытаться унизить другие, кто угодно, но только не я сама.
Этого не будет. У меня есть я, и мы справимся. Должны справиться.
Я уже почти выхожу из комнаты, но зачем-то оборачиваюсь, чтобы попрощаться с Ирой. И тут мои глаза цепляются за снимок на экране телевизора. Что-то внутри меня переворачивается, и я до боли в руках сжимаю ручку чемодана, пока слышу голос диктора как в каком-то тумане.
— Константин Пилатов, который тринадцать лет назад жестоко расправился со своей женой, сегодня выходит на свободу досрочно…
Мужчина, смотрящий на меня с экрана, вызывает в груди странные чувства. Я хватаюсь за кофту и сжимаю ее в кулак в надежде избавиться от тяжести, которая с каждой секундой только усиливается.
Почему… почему он точно такой же, как и тот, что терзает меня во снах? Такой же отвратительно неряшливый. Только волосы реже и седее, а морщины глубже. А потом я вижу то, что протыкает мое сердце иглами, и позволяю чемодану выскользнуть из ослабевших пальцев.
Уродливая рука со шрамом. Та самая, которая каждый раз топит меня в кошмарах.
О боже.
Я делаю вдох, но воздух застревает в дрожащем горле.
Это не было кошмаром.
Это были воспоминания.
Мои воспоминания.
В голове будто что-то щелкает, и я зажмуриваюсь, слыша тот самый хриплый прокуренный голос:
Тише, тише, детка. Ты ничего не почувствуешь.
Перед глазами вспыхивает лицо с ужасной улыбкой. Я кричу, мечтая чтобы оно исчезло, но потом снова слышу этот проклятый голос:
Я сделаю все быстро, мой бедный глупый Кролик…
Мне так жаль, малышка.
Дышать… я не могу дышать.
— Алиса… Открой глаза! Алиса… Что с тобой?
Меня кто-то трясет за плечи, но я не могу выбраться из своей головы, которая гудит от гремящего внутри эха.
Не плачь, малышка.
… такой любопытный Кролик…
Мне так жаль, но ты не оставила мне выбора…
Ты не должна была этого видеть.
ТЫ. НЕ ДОЛЖНА БЫЛА. ЭТОГО. ВИДЕТЬ.
Я распахиваю глаза с шумным вдохом, будто только что выбралась из-под толщи воды. Несколько секунд я с жадностью хватаю в горящие легкие воздух, пока зрение не возвращается ко мне и я не вижу перед собой перепуганную Иру. Но тут же отпихиваю ее и поднимаюсь на дрожащие ноги, перебирая вспотевшими ладонями по стене.
Я упала?
Но… как?
Мотаю головой.
Неважно, как я оказалась на полу, важно другое.
Это он.
Он убил мою маму. А потом попытался утопить меня. Но я не помню, что ему помешало. Что-то должно было помешать. Ведь я осталась жива…
Виски вспыхивают острой болью, и я сдавливаю голову ладонями, ужасаясь мелькающим перед глазами кадрам.
Кровь. Так много крови…
Пустые глаза матери.
Уродливые руки, с которых капает кровь. Так же, чтозалила неподвижное лицо моей мамы.
— Малышка, эй… Что ты здесь делаешь? Разве ты не должна быть в своей кроватке? Ш-ш-ш, не бойся. С твоей мамой все хорошо. Мы просто немного пошумели. Хочешь, сходим на озеро? Покупаемся. Ты ведь любишь купаться?
Я распахиваю глаза. Грудь ходит ходуном. Конечности онемели.
Я превращаюсь в один сплошной оголенный провод, обмотанный колючей проволокой.
Господи…
Он хотел убить меня, потому что я все видела.
Мне все это время врали.
Моя мать не погибла в несчастном случае.
А человек, которого я когда-то называла папой, оказался настоящим чудовищем. И теперь это чудовище выходит на свободу. Помнит ли он меня? Хочет ли закончить начатое?