Мы с Финном разом настораживаемся, когда слышим шум автомобильного мотора на ведущей к дому дороге. Машины всегда были дурным знаком. На острове они есть лишь у немногих, и еще меньше островитян могли бы найти причину для того, чтобы приехать к нам. Обычно сюда являются только те, кто не трудится снимать шляпу, здороваясь, а просто протягивают нам неоплаченные счета.
Финн, храбрая и отчаянная душа, мгновенно исчезает, предоставив мне разбираться во всем в одиночку. Деньги все равно придется отдать, как бы то ни было, просто чувствуешь себя немного лучше, если не сам их отсчитываешь в чужие руки.
Но это не сборщик денег по счетам. Я вижу длинную элегантную машину размером с нашу кухню, с большой и тоже элегантной декоративной решеткой — размером с контейнер для мусора. У машины круглые симпатичные глаза с хромированными бровями; ее выхлопная труба выдыхает белые комочки пара, которые расползаются вокруг колес. И она красная, эта машина, — не такая красная, как та водяная лошадь, которую я вчера видела на пляже, но такая, какую только может вообразить человек. Красная, как леденцы. Красная настолько, что хочется ее попробовать или хотя бы намазать ею губы.
Красная, частенько с грустью замечает отец Мунихэм, как грех.
Мне знакома эта машина. Она принадлежит церкви Святого Колумбы, ее пожертвовали отцу Мунихэму для того, чтобы он мог посещать свою паству на дому, — а подарил ее кто-то из прихожан, явившихся с материка и вроде как обретших душевное просветление в водах рядом со Скармаутом.
Теперь отец Мунихэм действительно разъезжает по всему острову в этом автомобиле, навещая местных жителей и отправляя последние и первые требы, отпевая умерших и крестя новорожденных. Но он никогда не покидает пассажирское сиденье. Если не находится никого, кто пожелал бы сесть за руль, отец Мунихэм, хоть он уже и старик, отправляется, как и прежде, в путь на велосипеде.
Мне становится немножко жаль, что Финн спрятался в доме, ведь он вполне мог бы оценить великолепную красную машину священника. Я говорю себе, что от трусости он сам же многое теряет.
Прежде чем я успеваю подумать о том, зачем бы мог приехать к нам отец Мунихэм, водительская дверца открывается и из машины выходит Пег Грэттон. Ее ноги защищены темно-зелеными резиновыми ботиками, от которых, впрочем, немного толку в нашей грязи. Я вижу, что отец Мунихэм как-то беспокойно ерзает на своем сиденье, но остается в машине. Значит, именно у Пег ко мне какое-то дело… и это меня сразу настораживает.
— Пак, — начинает она. Волосы у нее короткие, кудрявые и красные — но не такого оттенка, как машина или лошадь с пляжа; Пег явно нервничает, и это вселяет в меня некоторую надежду. — Доброе утро. Найдется у тебя минутка-другая?
Она произносит это с особенной интонацией, когда вопрос звучит совсем не как вопрос. Мне было бы довольно трудно ответить отрицательно. Я беру это на заметку, чтобы в будущем воспользоваться таким приемом.
— Да, — отвечаю я и потом, хотя мне и нелегко произнести следующие слова, поскольку наша кухня выглядит так, словно в ней всю ночь ведьмы варили зелье для черной магии, добавляю: — Не хочешь выпить чаю?
— Я не могу задерживать отца, — быстро отвечает Пег. — Он и так был слишком добр, согласившись заехать со мной сюда по дороге.
Это, безусловно, неправда, потому что наш дом не «по дороге» никуда. Я слегка прищуриваю глаза, глядя на Пег, Вид красного автомобиля напоминает мне о том, как давно я не была на исповеди, а ведь успела совершить множество таких поступков, в которых следовало бы покаяться. От этого мне становится не по себе.
Пег явно колеблется. Она оглядывает наш жалкого вида двор. Я, конечно, время от времени выдираю самые крупные из сорняков, что вырастают вдоль изгороди и дома, но все равно эти темные пышные бандиты красуются где только можно. А вот приличной газонной травы между ними не слишком много, есть только грязь. Надо будет сказать Финну, чтобы починил тачку, брошенную в углу двора. Но тут я замечаю, что взгляд Пег привлек вовсе не беспорядок, а седло, которое я оставила висеть на изгороди, рядом с набором щеток. И жестяная банка с зерном в моих руках.
— Мы с мужем вчера вечером говорили о тебе, поздно, уже перед сном… — говорит Пег.
Почему-то от ее слов у меня возникает странное чувство… я представляю Пег и краснощекого Томаса Грэттона вместе в постели, и мне неловко при мысли, что они говорят обо мне. Хотелось бы мне знать, о чем они говорят, когда не обсуждают меня. Возможно, о погоде, или о стоимости тыкв и кабачков, или о том, что туристы, похоже, в дождь всегда надевают белую обувь. Мне кажется, если бы я была женой мясника, я бы говорила с ним именно об этом.