А Пег продолжает:
— И он, представь себе, думает, будто ты собираешься скакать вовсе не на одном из кабилл-ушти. Я возразила, конечно, сказала, что это невозможно. Уже то плохо, что ты вообще решила участвовать в бегах, не говоря уж о том, чтобы еще больше все усложнять.
— А он что на это ответил?
— Он сказал, ему помнится, — отвечает Пег, глядя на грязный хвост Дав, — что вроде бы у Конноли была маленькая мышастая лошадка по кличке Дав, а я сказала, что ты, как мне кажется, внесла в список именно это имя.
Я стою совсем неподвижно, сжимая в руках жестянку с зерном.
— Это правда, — тихо говорю я. — И то и другое — правда.
— Вот и я так подумала. И потому сказала ему, что заеду к тебе и мы все это обсудим. — Пег явно и самой очень не нравится эта идея.
А я думаю, что подобные идеи, наверное, кажутся намного лучше, когда лежишь в постели со своим крепким муженьком, а вот если стоишь туманным холодным утром и смотришь на живую меня…
— Мне очень жаль, что тебе пришлось так далеко ехать, — говорю я, хотя мне ничуть не жаль, и мне самой странно, что я успеваю соврать, даже не позавтракав. — Потому что я не хочу все это обсуждать.
Пег упирает одну руку в бедро, а другую поднимает вверх, приглаживая растрепавшиеся кудряшки. Это поза откровенного разочарования, и мне неприятно, что причиной тому — я.
— Что, дело в деньгах? — спрашивает она наконец.
Я и сама не понимаю, оскорбительно это для меня или нет. То есть я хочу сказать — мы безусловно нуждаемся в деньгах, но я была бы последней идиоткой на острове, если бы думала, что могу обогнать огромных водяных лошадей.
Часть меня вполне все это осознает, но тут я смущенно понимаю, что другая моя часть — совсем-совсем крошечная, такая, которая могла бы раствориться в чашке или натереть волдырь на пятке, попав в ботинок, — все-таки мечтает о такой возможности. Победить лошадей, убивших моих родителей, — на пони, на спине которого я выросла. Должно быть, я все-таки самая последняя идиотка.
— Это мое личное дело, — напряженно произношу я.
Мама всегда учила меня отвечать именно так, если речь заходила о причинах ссоры с братьями, или о болезнях вроде расстройства желудка, или о начале женских дней, или о деньгах. А мое решение имело за собой сразу два повода из четырех перечисленных, так что я сочла себя вправе так ответить.
Пег смотрит на меня, и я вижу, как она пытается понять, что скрыто за моими словами. И наконец говорит:
— Не думаю, что до тебя действительно доходит, в какую историю ты ввязываешься. Там ведь настоящая бойня.
Я пожимаю плечами, отчего тут же смущаюсь, ощущая себя похожей на Финна.
— Ты можешь погибнуть.
Теперь я понимаю, что Пег пытается напугать меня. Вот только способ она выбрала неудачный.
— Я должна это сделать, — говорю я.
Дав решает, что настал самый подходящий момент, и наконец показывается из-под навеса, демонстрируя, какая она грязная, и маленькая, и просто жалкая, Подойдя к изгороди, она пытается пожевать висящее на перекладине седло. Я сердито смотрю на нее. Лошадка моя мускулиста и в хорошей форме, но в сравнении с теми кабилл-ушти, которых я видела вчера, кажется игрушечной.
Пег, глубоко вздохнув, осторожно кивает, но не мне, а скорее себе самой, словно говоря: «Ладно, по крайней мере, я попыталась». Она шлепает по грязи, возвращаясь к малине, и стучит ботиками по колесу, чтобы не запачкать удивительный красный автомобиль. Я поглаживаю Дав по морде и огорчаюсь из-за того, что так сильно разочаровала Пег Грэттон.
Через мгновение я слышу свое имя и вижу, что это отец Мунихэм окликает меня. Вряд ли Пег сумела убедить отца Мунихэма в том, что мое участие в бегах продиктовано духовными потребностями, и я плетусь к машине, не испытывая ни малейшей радости. Это просто долг.
— Кэт Конноли, — говорит отец Мунихэм. Он очень высокий, даже длинный человек, и лицо у него длинное, и подбородок, и нос… к тому же все его суставы и выдающиеся части немного красноваты. Еще у него есть кадык, который я видела однажды, когда он свалился с велосипеда и у него расстегнулся воротник. Кадык у него не красный.
— Отец… — бормочу я.
Он смотрит на меня и чертит большим пальцем крест на моем лбу, как делал, когда я была маленькой и плевалась в церкви.
— Приходи на исповедь. Ты давно уже не приходила.
Мы с Пег ждем, скажет ли он что-нибудь еще. Но отец Мунихэм поднимает оконное стекло и жестом велит Пег выезжать с нашего двора. Когда они уже удаляются, я вижу лицо Финна, прижавшееся к окну спальни, — Финн успевает только проводить взглядом красный автомобиль.