— Значит, не мог, — пожал плечами Колесников, — замена на то и есть. В чём проблема?
— В том, что тебе и на слова капитана, и на свою команду…
Тут из квартиры снова выглянула бабушка. Сердито осмотрела всех троих и веско изрекла:
— Так, кавалеры, дуэль отложим на потом, а сейчас все по домам.
— Ба, да никто тут не ссорится. Мы просто разговариваем.
— По домам, я сказала. — Для пущей убедительности бабушка встала в позу, скрестив руки на широкой груди.
Первым сдался Колесников.
— До свидания, — улыбнулся он Мике и бабушке. Повернулся к Лёше, показал ему жест виктории. — Адьёс, капитан.
И ушёл. Лёша ему ничего не ответил, только мрачно посмотрел вслед.
— Извините, Анна Михална, — буркнул Лёша и тоже стал подниматься к себе.
— Лёш, ну вы хоть как сыграли? — крикнула ему вдогонку Мика.
— Сорок два — тридцать восемь в нашу пользу, — ответил он, не оглядываясь.
Мика слегка озадачилась: чего же тогда он такой мрачный?
— Поздравляю!
— Спасибо, — донеслось сверху.
Мика пожала плечами и вошла вслед за бабушкой в квартиру. С порога её окутали запахи борща и свежей сдобы. Сразу захотелось есть, аж желудок подвело.
— Ты поосторожнее, — сказала бабушка чуть позже, за ужином. — Нашла тоже забаву — вертеть двумя. Имей в виду, ничем хорошим это обычно не заканчивается.
Мика замерла с ложкой у рта, сморгнула, удивленно воззрившись на бабушку.
— Ба, ты что? Я никем не верчу! Лёша мне друг. Просто друг. А Женя… одноклассник.
— Ну-ну, — хмыкнула бабушка, но развивать тему не стала.
И всё же, несмотря на удар баскетбольным мячом, на приставания странного мужика, на Лёшино недовольство и нелепые бабушкины подозрения, настроение у Мики было прекрасным. Даже сердце, казалось, не просто стучало в груди, а отбивало какой-то бравурный ритм. Хотелось кружиться по комнате и смяться. Но бабушка бы не поняла, она и так на неё весь вечер косилась.
Мика ушла в свой угол за шкафом, растянулась там на раскладушке с книгой… но спустя время поймала себя на том, что лежит просто так и беспричинно улыбается, что не прочла ни строчки, что в мыслях до сих пор прокручивает сегодняшний вечер, кадр за кадром, отбрасывая лишнее и дополняя кое-какими штрихами.
В своём воображении она ничуть не тушевалась перед Колесниковым. И не молчала неловко, пряча глаза. Она себе такие остроумные реплики придумала — даже жалко было, что на самом деле он их не слышал.
18
Когда эйфория, дурманящая мозг, схлынула, в голову назойливо полезли всякие мысли. Ещё хуже, чем накануне, когда она терзалась из-за соревнований.
Теперь её мучило: пойти или не пойти на свидание? Хотелось, конечно. Очень хотелось! Аж в груди сладко замирало, но ещё где-то глубоко внутри тихонечко скреблось беспокойство. Оно, как ложка дёгтя, отравляло радость, сеяло сомнения.
Был бы ещё это кто-то другой, не такой самовлюблённый, как Колесников, она бы так себя не изводила. Но будь это кто-то другой — встречаться с ним и не хотелось бы.
Но не быстро ли это всё? Они ведь толком даже не общались с Колесниковым. Да он особо и не выказывал желания, ну вот кроме как сейчас. Никаких знаков внимания ей не уделял, не ухаживал, не добивался. Позвал один раз — и у неё тут же от радости в зобу дыхание спёрло. Не слишком ли легко она согласилась? Вдруг это как-то не гордо. Могла хотя бы для приличия немного поупрямиться.
Даже не так, не упрямиться, всё-таки в жеманстве ничего хорошего нет, а просто ничего не обещать, скрыть радость, сказать — не знаю. Не для того, чтобы цену себе набить, а просто чтобы не выглядеть такой легкодоступной, ну и чтобы не давать ему лишний повод считать себя неотразимым.
Да чёрт бы с этой его самоуверенностью, больше всего Мика боялась другого. Вдруг она для него всего лишь развлечение? Вдруг она станет ещё одной «верой-соней-и так далее» в его коллекции? Нет, это ужасно…
«Да что со мной? — раздосадовано подумала Мика. — Это же всего лишь свидание! Зачем я себя накручиваю, зачем сразу думаю о плохом? Почему не могу как другие девчонки просто пойти погулять с понравившимся мальчиком? Что со мной не так?».
Но в душе Мика прекрасно знала, что не так. Просто она до тошноты боялась повторить ошибки матери. Ужасно не хотела быть на неё похожей.
Забитая, безвольная, мать не жила, а приспосабливалась и терпела. В плохом смысле терпела: не тяготы, не жизненные трудности, а с овечьей кротостью сносила любые оскорбления и унижения. Гордости в ней не было ни на грош. Годами наблюдая, как мать заискивала перед Борисом Германовичем, Мика твердила себе, что никогда такой не станет, взращивая чувство собственного достоинства с болезненной одержимостью.