Он не мог понять, верит ли старик в эти истории о великой и страшной армии, возглавляемой Хаосом, который ведет за собой фурий. Армии неумолимой, всесокрушающей. Подступившей совсем близко.
А позади армии — что-то еще. Что-то такое, что и выразить нельзя.
И еще Оливье не мог понять, верит ли Отшельник в молитвы.
Он включил фонарик, пошарил в темноте лучом света. Вокруг стояли серые стволы деревьев. Оливье посветил фонариком туда-сюда в поисках узкой тропинки, бегущей через осенний лес. Найдя дорогу, он пошел быстрым шагом. И чем быстрее он шел, тем страшнее ему становилось, а чем страшнее ему становилось, тем быстрее он бежал, пока не начал спотыкаться, преследуемый темными словами среди темных деревьев.
Наконец деревья остались позади, и он, обессиленный, остановился и упер руки в согнутые колени, глотая ртом воздух. Потом медленно выпрямился и посмотрел на деревеньку, приютившуюся в долине.
Три Сосны спали — казалось, они спали всегда. Не знали, что происходит вокруг. А может быть, и чувствовали, но все равно предпочитали покой. В нескольких окнах светился огонек. В застенчивых старых домах были задернуты занавески. До Оливье донесся сладковатый запах первых осенних костров.
А в самом центре маленькой квебекской деревеньки стояли, как часовые, три громадные сосны.
Оливье был в безопасности. И тогда он ощупал карман.
Подарок. Крохотная плата. Он забыл ее взять.
Выругавшись, Оливье обернулся через плечо и взглянул на лес, сомкнувшийся за его спиной. И снова подумал о маленьком полотняном мешочке в углу хижины. О той штуке, которой дразнил его Отшельник. Которую обещал ему, которой водил перед его носом. О той вещи, которую спрятал прячущийся человек.
Оливье устал, был недоволен и зол на себя за то, что забыл подарок. И был зол на Отшельника за то, что тот не отдает ему той, другой вещи. Вещи, которую он давно заработал.
Он помедлил, потом повернулся и снова пошел в лес, чувствуя, как растет страх, подкармливая его злость. Постепенно он перешел на бег, сопровождаемый голосом, который звучал у него в ушах. Подгонял его.
«Хаос уже здесь, старичок».
Глава вторая
— Возьми трубку.
Габри натянул на голову одеяло и замер. Однако телефон продолжал звонить, а Оливье, спящий рядом с ним, ничего не слышал. Габри видел, что за окном моросит дождичек, и чувствовал, как сырость воскресного утра проникает в спальню. Но под пуховым одеялом было уютно и тепло, и он не имел ни малейших намерений вылезать оттуда.
Он толкнул Оливье:
— Просыпайся.
В ответ — только храп.
— Пожар!
По-прежнему никакой реакции.
— У нас Этель Мерман![2]
Ничего. Господи боже, уж не умер ли он?
Габри наклонился над своим партнером, увидел чудесные редеющие волосы, разметавшиеся по подушке и по лицу. Спокойные глаза закрыты. Габри ощутил запах пота Оливье с мускусным привкусом. Скоро у них появится душ, и тогда они будут пахнуть мылом от «Проктер энд Гэмбл».
Телефон зазвонил снова.
— Это твоя мать, — прошептал Габри в ухо Оливье.
— Что?
— Звонит твоя мать — ответь.
Оливье сел, с трудом открыл глаза — в них стоял туман, будто он только что вышел из длинного туннеля.
— Моя мать? Но она давным-давно умерла.
— Если кто и мог бы восстать из мертвых, чтобы тебя оттрахать, то лишь она одна.
— Пока меня трахаешь ты.
— По твоему желанию. Возьми трубку.
Оливье протянул руку через гору, которая была его партнером, и взял трубку.
— Oui, allô?[3]
Габри снова зарылся в теплую кровать, скользнув взглядом по светящемуся циферблату часов: шесть сорок три. Воскресного утра. Длинного уик-энда Дня труда.
Кто, черт побери, может звонить в такой час?
Габри сел и посмотрел на лицо своего партнера, изучая его, как пассажир изучает лицо стюардессы при взлете. Не обеспокоено ли оно? Не испугано ли?
Он увидел, как меняется выражение лица Оливье: сначала немного озабоченное, потом недоуменное, а еще через мгновение светлые брови Оливье опустились, кровь отхлынула от его лица.
«Господи боже, — подумал Габри. — Мы пропали».
— Что там? — одними губами произнес он.
Оливье молча слушал. Но его красивое лицо красноречиво говорило за него. Произошло что-то ужасное.
— Что случилось? — прошипел Габри.
2