— Слушай дальше, — продолжил шеф. — Рукавишникова, как всегда, довезли с работы до дома, шофёр-телохранитель убедился, что шеф вошёл в квартиру. Дом режимный, ночью милиционер дежурит. Ничего не видел — не слышал. У Рукавишникова жена с дочкой на курорте были, так что нашли его только днём. На полу спальни, холодным. Шея свёрнута.
— Встал среди ночи, запнулся…
— Ты слушай, знай. Шея сломана очень чисто, позвонок как бритвой срезан. Предположительно, приёмом… — начальник вновь погрузил взгляд в шпаргалку и с трудом выговорил, — коп… по… дзю… цу.
На лице Логинова столь явно читалось: «Да где вы таких словечек набрались?!» — что шеф счёл нужным пояснить:
— Эксперта нашли, когда заподозрили эту чертовщину. Профессор один. Японский знает, как родной, получает из Японии всякую литературу, и сам занимается… этим, ну, ногами там дрыгает, руками… Каратэ всякое короче. Мы его давно пасём, хотели прихватить даже, а тут пригодился. Слушай дальше. Квартира Рукавишникова на шестом этаже. Окно у него было открыто всю ночь — жара же стоит. Но под утро прошла гроза с ливнем, следы, если они и были, смыло везде. Кроме как на стене дома. Там нашли выбоины и царапины. Очень похоже, что кто-то влез по стене, проник в квартиру, свернул генералу шею и так же вылез.
— Там труба водостока что ли проходит? — спросил Логинов.
Шеф покачал головой.
— Никакой трубы. Отвесная ровная стена. Ну, между кирпичей зазоры небольшие. Вероятно, использовано приспособление тэк…ко… каги, что означает, — он поднял от шпаргалки многозначительный взгляд, — «рука-крюк».
Логинов понял, что это очередная мудрость профессора-каратиста.
— Третий, — после небольшой паузы продолжил генерал, — Чижик. Из органов КГБ уволился пять лет назад, переводом в МИД.
Логинов знал, что это означает задание.
— Убит во дворе своего дома, — на сей раз шеф произнёс почти без запинки, — сю-рикэном, брошенным, предположительно, из-за кустов в палисаднике. Оружие попало в сонную артерию, пострадавший скончался от потери крови до приезда скорой. Никаких следов, никто ничего не видел, только одна девочка рассказывает, что из-за кустов кто-то быстро вышел и скрылся в арке. Ни примет, ни даже пола свидетель сообщить не может.
В голове Логинова мутилось — возможно, он перегрелся на улице. Ему стало казаться, что стены кабинета расплываются, словно сотканы из дыма. А шеф неумолимо продолжал:
— Рукавишников был начальником отдела Японии и Австралии. Висковатов в пятидесятых служил в территориальном управлении МГБ по Красноярскому краю и, в числе прочего, работал с японскими пленными. А Чижик… — шеф многозначительно поднял палец, — был территориалом в Красноярске же, в шестидесятых, уже после Висковатова. И в МИД перевёлся тоже из отдела «Восток». Въезжаешь?
— Так точно, товарищ генерал.
— И последнее, — заключил шеф, понижая голос. — Все способы, которыми они были убиты, применялись… нин-дзя.
Логинов постарался сделать недоумённое лицо.
— Кем?
— Ниндзя. Средневековые японские шпионы-убийцы. В основном, чушь, конечно, и буржуазная мистика. Но то, что были такие, это точно. Могли куда хош залезть, подобраться скрытно и так же скрытно уйти… В общем, идеальные агенты.
— Иван Петрович, а куриной слепотой тоже они старика накормили? — Логинов не смог удержаться от сарказма, однако слегка напрягся в ожидании громов и молний от разгневанного шефа. Но тот лишь ответил:
— Из куриной слепоты они делали страшный яд. Рецепт утрачен.
Начальник поглядел на Илью Даниловича с нехорошей усмешкой.
— Девять шансов из десяти, что наших коллег ликвидировала разведка противника, пользуясь этой японской хреновиной, чтобы нам головы заморочить. Но это забота второго главка. А мы отвечаем за побочную линию расследования. На всякий случай.
Логинов знал, что генерал выполняет больше не задание конторского руководства, а инструкции Клаба. Влезая в эту игру, Илья Данилович вступал на минное поле…
— Иван Петрович… — начал, было, он, но шеф прервал его неожиданно злым и льдистым взглядом из-под сановных очков. Он тяжело поднялся, подошёл к шкафу, в котором обнаружился небольшой сейф. Прикрываясь от Логинова, набрал код, вытащил что-то и сразу же захлопнул дверцу.
— Вот, — он бросил на стол несколько пухлых папок, — доступа такого уровня, чтобы читать это дело, у тебя нет, но я за тебя поручился перед… — шеф возвёл очи горе, — вышестоящими товарищами. Ознакомишься прямо здесь, — он кивнул на небольшой стол со стулом в углу. — Выписки делать можешь, но шифром. А лучше запоминай. Я пока в буфет схожу.
Сухие документы дела гражданина Японии Иванэ Камбэя, он же Иванов Клим Иванович, потрясли Логинова не хуже какого-нибудь лихо закрученного детектива. В 1947 году в красноярскую квартиру оперативника УМГБ по работе с военнопленными в 34-м лагерном управлении Григория Висковатова постучался невысокий, но крепкий японец в потрёпанной полевой форме. Он безупречно вытянулся по стойке смирно и не совсем чисто, но чётко отрапортовал по-русски, что «имеет важное заявление». Времена для японских пленных были мягкими — их практически расконвоировали, а дыры в лагерном ограждении никто не заделывал. Легко было отлучиться и с объектов в городе, где они работали. Так что Висковатов не удивился и принял от японца бумагу. Тот несколько раз низко поклонился и исчез, а бумага пошла, куда положено. Теперь её рассматривал Логинов. Написана она была иероглифами, но в папку был подшит перевод.
«7 рокугацу 22-го года Сёва[6]. Его превосходительству начальнику советской кэмпэйтай[7] в городе Красноярске от пленного Иванэ Камбэя, тайи дай-Ниппон тэйкоку рикугун[8].
Ваше превосходительство! Моя вина перед советской армией и кэмпэйтай безмерна, поскольку я ввёл в заблуждении органы следствия, назвавшись пехотным гунсо[9]. На самом деле я являюсь военным разведчиком и имею звание тайи[10]. Я обманул следователя, потому что боялся расстрела. Добровольно уйдя в армию на 14-м году Сёва[11], я с самого начала был в непосредственном подчинении командующего Пятой армией в Манчжурии генерала Доихары Кэндзи, который одновременно возглавлял всю Имперскую разведку. Сейчас он находится под следствием оккупационных американских властей.
Сначала я был преподавателем в центральной разведывательной школе Накано-гакко, позже — в колледже Тун Вэня в Шанхае. Потом возглавил особую группу, совершавшую тайные операции в Маньчжурии, Китае, Монголии, Корее и на советских территориях. Обязуюсь предоставить полный и искренний отчёт об этой моей деятельности. В плен я сдался 22 хатигацу 20-го года Сёва[12] в Харбине. Поскольку я имел при себе поддельные документы, согласно которым был сержантом тылового обеспечения, моё настоящее звание и род деятельности раскрыты не были.
Высокого положения в Императорской Армии я достиг потому, что являюсь дзёнином[13] и пятнадцатым патриархом школы ниндзюцу Накагава-рю, основанной Накагава Кохаюто триста лет назад. С начала годов Мэйдзи[14] школа продолжала свою традицию в тайне. Моим учителем, четырнадцатым патриархом школы, был прямой потомок Кохаюто — Накагава Масао. Не имея детей и считая меня лучшим учеником (сам я сирота, не знающий своих родителей, Масао-сенсей подобрал меня на улицах Токио), перед своей смертью на 13-м году Сёва[15] он при свидетелях передал мне звание и атрибуты патриарха школы. Однако другой его ученик, Оцу Икусукэ, попытался оспорить решение учителя после его смерти. Это ему не удалось, и тогда он, обладая связями в кэмпэйтай и близком к правительству обществе Гэнъёся[16], раскрыл секрет существования нашей школы и обвинил меня в государственной измене и подготовке убийств. Меня спас генерал Доихара Кэндзи, который имел долг перед памятью Масао-сенсея, поскольку тот был и его тайным учителем. Доихара-сама устроил меня преподавателем в разведшколу, тем самым выведя из-под удара. Школа Накагава-рю объявила о самороспуске, но я не сомневаюсь, что она продолжает действовать в подполье. Несомненно также, что возглавляет её самозванец Оцу.