Подхожу к столу, все замолкают, наблюдая за нами.
— Ты сидишь на моем месте, — говорю я, хрустя костяшками пальцев.
Парень бросает на меня наглый взгляд, а затем возвращается к своему мобильнику.
— Я не вижу имен на сиденьях.
Я сжимаю челюсть и хватаю его за отворот рубашки, поднимая наполовину со стула.
— Слушай сюда, ты, кусок дерьма. Это мое место. Убирайся отсюда нахуй, пока я тебя не вышвырнул.
Он ухмыляется, голубые глаза сверкают опасностью.
— Я бы хотел посмотреть, как ты пробуешь. — Он хватает меня за запястье и высвобождается, поправляет рубашку, усаживаясь обратно, после чего скрещивает руки на груди. — Найди другое место.
Я понятия не имею, что, черт возьми, этот пацан себе думает, но подхожу к нему и выдергиваю его со стула.
Он пристально смотрит, провоцируя меня сделать шаг.
— Ты, блядь, кем себя возомнил, новичок? — Рычу я.
Он пожимает плечами.
— Риццо Бьянки, — отвечает он, не реагируя на мои действия. — А теперь отпусти меня, пока я тебя не заставил.
Гнев охватывает меня из-за гребаной наглости этого парня, но я чувствую, что он может постоять за себя. Вместо того, чтобы выяснить это, я отпускаю его воротник и отпихиваю в сторону.
— Найди себе другое место, — говорю.
Прежде чем я успеваю осознать, он хватает меня за плечо, разворачивает к себе, и наносит сильный удар в челюсть.
— Ублюдок, — рычу я, бросаюсь на него и валю на землю. Мои кулаки бьют его по лицу, но он только ухмыляется и смеется с каждым ударом.
Все охают, и я знаю, что это не из-за драки. Раздается тяжелый треск, означающий, что Ниткин только что вошел в чертов класс и держит в руках свой хлыст. Моя спина напрягается, когда я выпрямляюсь, понимая, что выгляжу зачинщиком, поскольку именно я навалился на Риццо и выбил из него всё дерьмо.
— Отойди от него, Моралес, — говорит Ниткин.
Я тяжело сглатываю и выполняю его приказ, потому что даже я не настолько безумен, чтобы противостоять этому садисту.
— Встаньте, мистер Бьянки, — приказывает он.
У Риццо разбита губа, а глаз уже почернел, когда он стоит и смотрит на меня.
— Объясните, что произошло.
Я открываю рот, чтобы заговорить, но Ниткин перебивает меня.
— Не ты. Я хочу услышать это от Риццо.
Риццо пожимает плечами.
— Разногласия, сэр.
— Взаимные? — Спрашивает профессор Ниткин.
Он кивает в ответ. Очевидно, что он не стукач.
— Да, просто взаимные разногласия.
— Хорошо, вы оба садитесь. Я разберусь с вами позже.
Ниткин, похоже, не верит Риццо, поскольку не сводит с меня прищуренных глаз.
Бьянки снова садится на мое место с самоуверенным видом, бросая на меня знающий взгляд.
Я скриплю зубами и занимаю парту в другом месте, ненавидя то, что новенький вынудил меня отступить перед всеми. Если бы не профессор, подоспевший так вовремя, я уверен, что заставил бы его отступить. Хотя то, как он смеялся, пока я бил его, заставляет меня задуматься о том, сколько боли он может вынести.
— Что за хрень с этим парнем? — Шепчет Дэмиен, садясь за пустую парту рядом со мной.
Я пожимаю плечами.
— Понятия не имею, но, по крайней мере, он не натравил на меня Ниткина.
Я не могу отрицать, что тот, кто достаточно смелый, чтобы противостоять мне в свой первый же день, заслуживает уважения.
— Верно, — отвечает Дэмиен, открывая учебник.
— Сегодня мы узнаем о частях тела, которым можно причинить наибольшую боль.
Выражение глаз профессора Ниткина — это чистая садистская радость при объявлении об этом. Он чертов сумасшедший сукин сын, наказания от которого боятся все, даже я. Хотя вслух я бы в этом не признался.
— Откройте, пожалуйста, страницу семьдесят шесть в своем учебнике.
Я листаю страницы, описывающие архаичные ритуальные пытки и убийства. Трудно поверить, что подобные книги существуют, но мейнстрим похоронил их. Только Академия Синдиката была настолько испорченной, чтобы раскопать их.
Я откидываюсь на спинку стула и отключаюсь от классной рутины, поскольку вряд ли мне нужно узнавать о пытках больше, чем меня научили в семье. Картель славится творческим подходом к своим жертвам.
Мысли блуждают по хорошенькому маленькому питомцу, и я ненавижу себя за это. У меня сводит живот от мысли, что девушка, которую я ненавидел больше, чем кого-либо другого, превратилась в навязчивую идею, которую я не могу выкинуть из головы. Одержимость может быть опасной вещью, даже если она порождена глубоко укоренившейся ненавистью.