Почему она выбрала именно эти стихи?
Глубокой, неизбывной грустью прозвучали последние строки "Стихов о херсонесской подкове":
Дойду до края жизни, до обрыва, и возвращусь опять.
И снова буду жить.
А так, как вы,— счастливой
Мне не бывать.
Я мною раз бывал на юбилеях, но такой искренности, такой нежной и благодарной любви к юбиляру, такого единомыслия и единочувствия с ним, пожалуй, никогда не наблюдал. Всю так называемую торжественную часть — на этот раз она была вовсе не торжественная, а глубоко человечная и трогательная в самом лучшем смысле слова — я просидел с мокрыми глазами.
На банкете Ольга разместила нас с Гринбергом, как самых старых друзей, ошую и одесную.
Когда пришла моя очередь выступить, я сказал:
— Собравшиеся здесь друзья Ольги Федоровны были ее верными спутниками на том или ином этапе жизни. Одни до войны, другие — таких, видимо, особенно много — в дни блокады, третьи — в послевоенные годы. Все они могут многое рассказать о прожитом совместно. Но кто из присутствующих может рассказать, как Ольгу Федоровну вместе с ним исключали из Союза писателей и совместно восстанавливали?<ю
Ответа, естественно, не последовало.
— Расскажи, как восстанавливали,— улыбаясь, попросила Ольга.
И я рассказал.
Со времени нашего исключения прошел год. Как мы его прожили — это другая тема.
Мы подали заявления и по предложению тогдашних руководителей Ленинградской писательской организации Б. Лавренева, М. Слонимского и Н. Тихонова были восстановлены так же единодушно, как год назад были исключены.
Но тут — скажу по совести, это было для меня неожиданно — слово попросила Ольга.
Председательствующий посмотрел на нее с раздражением: он знал ее и догадывался, что она хочет выступить не для того, чтобы поблагодарить за принятое решение.
— Не знаю, как Левин,— начала Ольга неприятным скрипучим голосом (откуда только он у нее взялся!),— но я не удовлетворена решением, которое вы приняли. Обвинение, предъявленное нам, не подтвердилось. Поэтому в решении должно быть сказано, что мы восстановлены в Союзе писателей в связи с необоснованностью предъявленного нам обвинения. Короче говоря, должно быть сказано, что наше исключение было ошибочным.
Заложив за ухо упавшую на лоб золотистую прядку, Ольга с невозмутимым видом села на место. При этом она успела мне подмигнуть...
Ну Ольга!
Немедленно попросив слово, я заявил, что целиком поддерживаю Берггольц, что собирался настаивать на том же самом, но она меня опередила.
Этот демарш привел председательствующего в замешательство. Последовало короткое совещание членов президиума. Затем было объявлено, что наше исключение из Союза писателей признается ошибочным (впоследствии об этом сообщалось и в печати).
Мы с Ольгой учтиво поблагодарили за принятое справедливое решение, с достоинством поклонились и покинули зал.
Выйдя на набережную и вдохнув полной грудью невскую речную прохладу, мы поздравили друг друга, расцеловались и... пошли в Летний сад пить пиво. Сколько кружек мы выпили, не помню. Никогда в жизни я не пил такого вкусного, такого замечательного пива.
Рассказав обо всем этом на юбилейном банкете, я предложил тост за твердый характер Ольги Федоровны Берггольц.
— Что же, я возражать не буду,— с улыбкой отозвалась Ольга.
Мне осталось рассказать о последней встрече с Ольгой.
Это было в январе 1974 года. Ленинград отмечал тридцатилетие того знаменательного дня, когда была полностью снята вражеская блокада.
Накануне торжественного вечера я позвонил Ольге. Мне говорили, что какое-то время назад она сломала ногу, но я надеялся, что на такой вечер ей все-таки удастся выбраться.
— Рада бы, но не могу. Просто физически не могу,— ответила на мой вопрос Ольга.— Я и по квартире-то еле ковыляю.
Передав ей привет от Александра Крона — он был в числе гостей, приехавших на праздник из Москвы,— я спросил, можно ли нам навестить ее.
— Конечно,— ответила Ольга.— Привезите бутылочку вина...
В назначенное время, купив по дороге вина, мы с Кроном поехали на Черную речку.
Вышедшая на звонок немолодая женщина — это была Антонина Николаевна, домоправительница Ольги,— впустила нас только после того, как Ольга из своей комнаты услышала наши голоса и разрешила нас впустить. Видимо, здесь ждали и остерегались нежелательных визитов.
Ольга переехала на Черную речку сравнительно недавно. Новая квартира была много хуже той, где происходили "единение фронта с тылом" и встреча 1947 года. Пожалуй, она напоминала "слезу социализма". Кроме того, здесь царил полнейший беспорядок. Кругом громоздились книги, лежали газеты, стояли флаконы, пузырьки и коробки с лекарствами. Чувствовалось, что хозяйке сейчас решительно не до квартиры, не до забот о порядке и чистоте.