Может быть, в тот же день, когда я с таким состраданием наблюдал беспечно игравшего на бильярде обреченного Гитовича, кто-то показал мне Ольгу Берггольц. В ресторане Дома печати сидела за столом та самая тоненькая девочка с выбившейся из-под платка золотисто-льняной прядкой (никогда в жизни не видел такого цвета волос и такого золотисто-матового румянца). Напротив сидел "коренастый парень с немного нависшими веками над темными, калмыцкого типа глазами" (так Ольга напишет о нем почти сорок лет спустя). Сразу было видно, что обоим нелегко. Время от времени они перебрасывались короткими словами. На скуластом лице парня было мрачное выражение. Мне объяснили, что это Борис Корнилов, муж Берггольц. У них растет дочка Ирочка, но они, как говорится, не сошлись характерами.
Имя Корнилова я уже хорошо знал. Оно стало известно несколько лет назад, еще до его первой книги "Молодость", вышедшей в 1928 году. С чьей-то легкой руки он прослыл "есенинствующим". Впрочем, в ранних его стихах и впрямь слышались есенинские интонации:
Дни-мальчишки,
Вы ушли, хорошие,
Мне оставили одни слова.
И во сне я рыженькую лошадь
В губы мягкие расцеловал.
В то же время никто не считал его эпигоном. Наоборот, о нем говорили как о своеобразном таланте, хотя еще и не нашедшем верного пути. В начале 1930 года журнал "Ленинград" напечатал его стихотворение "Русалка" с таким своеобразным примечанием: "Редакция помещает это талантливое стихотворение как характерный показатель отказа околопролетарского поэта от путей пролетарской литературы". "Околопролетарский поэт" посвятил свое стихотворение Ольге Берггольц ("Живет на кухне у меня русалка, как жена"). Ольге была посвящена и книга "Молодость". А двумя годами раньше в стихотворении "Ольха" Корнилов писал:
И еще хочу прибавить только
К моему пропетому стиху,
Что порою называю — Ольга —
Розовую, свежую ольху.
Издали мне почему-то казалось, что Корнилов и Берггольц созданы друг для друга. Однако Ольга и Борис решили по-своему. Вероятно, оба были одинаково правы и одинаково виноваты. Так или иначе, дальнейшая личная судьба определилась довольно скоро. Ольга вышла замуж за Николая Молчанова. Борис женился.
Но разлука с Ольгой все-таки далась Борису нелегко: "Не до сна мне теперь, Татьяна, года на три мне не до сна", "Милый тесть мой, Иван Иваныч, не сберег ты мою жену". Имена выбраны здесь произвольно, но горькое чувство истинно и неподдельно. Разлучаясь, поэт напутствует свою уходящую подругу: "Для твоей ноги да будет, рыжая, легким пухом рыхлая земля". Выделенные мной слова — нечто вроде похорон любви. "Просвистал и проворонил белую...", "И забуду вовсе имя, отчество той белесой, как луна, жены..."
Горюет, что "просвистал и проворонил".
Не забыл, а только обещает забыть.
Впоследствии Корнилов еще не раз грустно возвращался к той же теме: "Осторожно, рукой не трогай — расползется бумага. Тут все о девушке босоногой — я забыл, как ее зовут"; "На память мне флакон с одеколоном и тюбики с помадою губной"; "У меня была невеста, белокрылая жена. К сожаленью, неизвестно, где скитается она..."
А что Ольга? Как она пережила разлуку?
Некоторое время спустя она написала: "Все пою чужие песни о чужой любви - разлуке. О своей — неинтересно, только больше станет скуки". Не поручусь, что здесь имеется в виду разлука с Корниловым. Но уж без всякого сомнения к нему обращены полные горечи строки 1940 года: "Теперь — ты прав, мой первый и пропащий,— пою другое, плачу о другом..." Слова, выделенные Берггольц, принадлежат Корнилову ("...И все не так, и ты теперь иная, поешь другое, плачешь о другом...").
Ольга посвятила Борису еще одно стихотворение, написанное в 1939 году, но напечатанное впервые около двадцати лет спустя. Взяв слова Корнилова в качестве эпиграфа, Берггольц уже в самом начале стихотворения прямо отвечает на них: "О да, я иная, совсем уж иная!" Кончается же стихотворение строками, проникнутыми острой, неутихающей болью:
Не стану прощеные просить я,
ни клятвы —
напрасной — не стану давать.
Но еслм — я верю — вернешься обратно,
но если сумеешь узвать,—
давай о взаимных обидах забудем,
по6родим, как раньше, вдвоем —
и плакать, и плакать, и плакать мы будем,
мы знаем с тобою — о чем.
Увы, к тому времени, когда писалось это стихотворение, Корнилова уже не было на свете. Встреча, о которой мечтала Берггольц, не состоялась.