Горшков пожимает плечами.
— Не помню.
— А надо такие слова помнить. Философия — наука всех наук. Хватит вылеживаться! Пока погода, надо всю краску использовать. Ну что ты раскис?
— Эх, Ришат Ахметович! Заорать хочется, глядя на эту соленую водищу. И от чего меня еще мутит, так это от нашей вяленой рыбы. Обрыдла!
— Все от безделья, Алексей. Клади краску тоньше. Не то придем в порт обшарпанными, и подновиться будет нечем. Люблю я красить. Великое изобретение — краска. Отчистишь ржавчину, наложишь слой, и лист заиграет как новенький. С детства люблю малярничать.
Горшков красил рубку с левого борта, а старшина Асхатов — с правого. Асхатов без умолку говорил, отвлекая матроса от мрачных мыслей, да и у самого становилось как-то легче на душе от собственных бодрых слов.
— Никак нам, Алексей, не миновать тропиков. За последние трое суток мы градуса на два поднялись к югу. Ветер дул свежий, да и течение здесь попутное. Исполнится твоя мечта, будешь ходить босяком по коралловому песку под кокосовыми пальмами.
— Соку бы кокосового хлебнуть. Вода у нас протухла.
— И соку напьешься. А на остров попадем, воду сменим.
— Вы что, думаете и дальше плыть? Куда?
— Вопрос по существу. Хотелось бы вернуться домой, к своим, на катере. Да сам знаю, что это мечта. Хотя как сказать. Своих повстречаем, подзаправимся горючим, харчишками — и рванем во Владивосток!
Авижус сказал очень тихо:
— Судно! Встречным курсом! Кажется, сейнер!
— Спокойствие! — воскликнул старшина и выронил из рук банку с краской.
Суда быстро сближались. Подходил желтый сейнер водоизмещением около трехсот тонн. Сейнер прошел близко от борта, обошел катер и, дав задний ход, остановился в десяти метрах с правого борта. Команда из японцев и китайцев разглядывала странное судно с диковинным парусным вооружением, не отвечая на бурные проявления радости трех русских моряков. Шкипер, по обличим китаец, вышел на крыло мостика с мегафоном в руке и, хотя расстояние позволяло вести разговор обычным путем, оглушительно рявкнул на плохом английском:
— Чье судно?
Старшина Асхатов ответил:
— Корабль принадлежит Тихоокеанскому военно-морскому флоту Советского Союза. — Ему хотелось сказать, что они потерпевшие бедствие, но холодное выражение на лице шкипера остановило старшину, и он умолк, подумав» «Что он, сам не видит, в каком мы положении?»
Шкипер сказал что-то на своем языке, и матросы угодливо засмеялись. Затем опять поднес мегафон ко рту:
— Командиру катера явиться ко мне на борт!
Старшина не выдержал, обидясь за своих ребят:
— Вы что, не видите, в каком мы положении? По международным законам, вы должны оказать нам необходимую помощь. Мы более пятидесяти дней в открытом океане!
— Потом, после выяснения обстоятельств, вас накормят. Сейчас немедленно ко мне!
— Вот так спасатель! — сказал Горшков. — Идите, Ришат Ахметович. Вон там один гаврик автомат держит в руках.
— Да, ничего не поделаешь. Вы ждите меня. Помните, что у нас ни капли бензина и моторы неисправны. Я там ему объясню, что к чему.
Сейнер подошел вплотную к КР-16, на палубу перепрыгнули три матроса — японец и два китайца, у одного китайца был автомат. Старшина Асхатов перешел на сейнер.
Матросы стали обыскивать катер. Заглянули в кубрик, в машинное отделение, в трюм; гогоча, стали раскачивать мачту, сорвали ее со скоб и вместе с парусом перекинули через борт. Сбросили за борт и сигналы бедствия. Неожиданно один из китайцев, тот, что был без оружия, человек лет пятидесяти, заговорил по-русски:
— Сколько у вас горючего?
Помня наказ старшины, Петрас ответил:
— В канистре для примуса осталось литров восемь керосина.
— Как же это вы не запаслись горючим?
— Унесло нас штормом внезапно, когда катер должны были поднимать для просушки на берег. Не повезло нам.
— Не только в этом, — сказал китаец. — Самое большое ваше несчастье в том, что вы встретились с нами.
Горшков спросил:
— Кто вы такие? Почему взяли нашего командира?
— Я только боцман этого сейнера. Распоряжается капитан. Мы, как видите, спасательное судно. И знаете, как оно называется? «Любимец Желтого моря». А сам не очень любит тех, кто встречается ему на пути. — Китаец насмешливо улыбался. — Все же не советую падать духом. Хотя, если судить по тому, куда вы заплыли на своем крейсере, люди вы неробкого десятка, так, кажется, у вас говорят. Многое я уже стал забывать из русского языка.
— Откуда вы так хорошо знаете русский язык? — поинтересовался Горшков.
— Я очень долго жил в местах, которые вы называете Дальним Востоком. Родился в Никольске-Уссурийском. Это исконно китайская земля, как вам известно.
У Горшкова от гнева потемнело в глазах.
— Нам известно, что Дальний Восток всегда был русским!
— Заблуждение, воспитанное пропагандой. Я тоже так думал прежде. Но не будем спорить об этом. История нас рассудит. А вот вы мне почему-то нравитесь. Давно я не видал русских. — Он засмеялся. Во рту блеснули золотые коронки. — Хорошая встреча! Скоро вам дадут немного перекусить. После такой диеты, — он посмотрел на вяленую рыбу, висевшую на переборке рубки, — надо питаться очень умеренно, по крайней мере первое время. Сейчас вам подадут конец. Закрепите его на баке за кнехт. Да смотрите, чтобы конец не перетерся, а не то вам всем придет конец! — Боцман захохотал, довольный своим каламбуром.
Он внимательно наблюдал за Горшковым, пока тот крепил толстый манильский канат, продев его сквозь полуклюз. Похвалил:
— Хороший узел. Теперь еще одно указание: не рыскать. Держать свою посудину в кильватер. За вами будут зорко наблюдать.
С сейнера бросили замасленный узелок.
— Вот вам и харчи. Желаю веселых минут. — Явно довольный собой, боцман перебрался вместе со своими матросами на «Любимца Желтого моря».
— Сам ты посудина! — зло проворчал Горшков. — Юморист доморощенный! Что это они нам швырнули? — спросил он Авижуса.
Петрас, не ответив, кинулся в рубку: у сейнера за кормой забурлила вода, он набирал ход. Буксирный канат, разбрасывая брызги, вылетел из воды, натянулся. Горшков еле удержался на ногах. Ругая спасателей, он поднял узелок и понес его в рубку.
В узелке оказалось несколько рисовых лепешек, пропитанных бобовым маслом, и пара кусков жареной рыбы.
— Я едва не запустил в них обратно этим паршивым узелком, — сказал Горшков, разламывая лепешку.
— На еду нельзя обижаться, Алеша, — заметил Петрас. — Люди они паршивые, а лепешки пекут вкусные, да и рыба — тунец — как-то здорово приготовлена, со специями.
— Я не на еду. Ты сам посуди…
— Все понимаю, Алеша. Ведут они себя очень нагло, но за еду спасибо. Это мы оставим Ришату Ахметовичу. Как он там? Думаю, сумеет объясниться. Он ведь у нас дипломат.
— Даже чаю не дали, — проворчал Горшков, наливая воды из чайника в синюю кружку с отбитой эмалью. Пил жадно, долго. Напившись, сказал: — Я еле сдержался, когда они мачту ломали. Если бы не автомат, я бы одного из них с палубы сбросил.
— Их больше, Алеша. Да и слабоваты мы стали после рыбной диеты. Нет, в драку лезть нам не следует. Только обозлим их. Кроме того, мы до сих пор не знаем, что это за люди. Моряк моряку в таком положении, как наше, последнее должен отдать.
— Я думаю, мы на пиратов напоролись.
— Вполне возможно. В этих широтах они до сих пор не перевелись. Помнишь, старшина рассказывал, как пираты напали на судно ФРГ прямо в Гонконге?
— Ну еще бы не помнить! Ребята с нашего плавучего крана и с буксиров тоже в тропиках отбивались от пиратов. Но что им надо от нас? У нас же ничего нет!
— А катер? Он немалых денег стоит.
— Думаешь, отнимут КР-16?
— Хотелось бы не думать, да сам видишь, что получается… Ход у них узлов семь, не больше…
Навстречу один за другим прошли греческий танкер и японский пароход. Несколько рыболовецких судов маячили на горизонте.