Как подстреленная птица падает на землю, раскинув крылья, так она, раскинув руки, упала на могилу Ивана. Задергалась плечами от рыданий, навалясь грудью на холмик сухого, серого песка. Стучала, билась одна-единственная мысль — плакать ей не выплакать свою вину, взятую на душу. И всю жизнь ей за эту вину расплачиваться. Теперь все, до последней капельки становилось понятным — Иван не мог жить той жизнью, какой жила она с отцом. И не мог от нее, Светки, уйти, потому что любил. Как он любил ее!
Если бы Светка была одна, давно бы уже тронулась от постоянных тяжелых мыслей и раскаяния. Но вот уже несколько месяцев как почувствовала, что не одна. Никому об этом не говорила. А новая жизнь уже была в ней, напоминала о себе. И ради нее, новой жизни, Светка все будет начинать сначала, чтобы в будущем было по-другому.
Не замечала времени, не помнила, сколько так пролежала и была, как в забытьи. Очнулась от негромкого покашливания, которое раздавалось над ней. Подняла голову. Сгорбя свою высокую, худую фигуру, рядом стоял Григорий Фомич, смущенно покашливал, поднося к губам сжатый кулак. Увидев его, Светка снова зашлась от рыданий, брызнули слезы, которых, казалось, уже не было. Григорий Фомич опустился на колени, взял в руки ее голову и, успокаивая, повторял одно и то же:
— Ну… Ну… будет, ну, хватит…
И здесь, на могиле Ивана, словно он был третьим между ними, Светка решилась рассказать Григорию Фомичу о том, что она уже не могла держать только в себе одной.
Кладбище дальним своим краем упиралось в речку, которая впадала в Обь. На берегу речки сидели ребятишки с удочками, и странно было слышать у могилы их звонкие, восторженные голоса. Над бором выше поднималось солнце, звонче пели птицы в ветлах у речки. В высоком, уже по-осеннему высоком небе еле видимый самолет тянул за собой длинный белесый след, звук самолета до земли не доходил, и казалось, что след тянется сам по себе, устремляясь острием вперед и подтаивая у широкого основания.
Светка не слышала ни голосов ребятишек, ни птичьего пенья, не видела ни белого следа в небе, ни ветел у речки. Она слышала только свой собственный голос и видела перед собой только глаза Григория Фомича, широко раскрытые и плачущие. Рассказывала, как на духу, потому что нельзя было обманывать, глядя в плачущие, тоскливые глаза.
В первый раз по-серьезному они поссорились с Иваном после того случая с лосями. Поссорились шумно, с криком. Светка упрекала Ивана, что он ничего не хочет понимать в жизни, что живет, как с завязанными глазами. Иван отвечал, что ему стыдно, что его совесть мучит.
— У твоего отца много совести, зато одни штаны! — кричала Светка и удивлялась, что кричит так громко, как базарная баба, но остановиться не могла. — Ты не забывай, на чьи деньги мы живем! И вообще — хочешь, чтобы я всю жизнь прокисала здесь, в этой деревне?
— Да не могу я так, пойми! Противно, на самого себя противно смотреть!
— Противно! — взвизгнула Светка. — И я тебе противной стала! Уходи! — Широко распахнула двери. — Уходи!
И убедилась, что не ошиблась, увидев, как он растерянно опустил руки и сгорбился. Убедилась, что ударила в самое больное, незащищенное место. Ее сразу охватила жалость к большому, сильному и беспомощному Ивану. Она знала, прекрасно знала, что он ее любит и никуда не уйдет.
Закрыла дверь, молча стала собирать ужин.
Иван, положив на колени белые после бани руки, опустив еще мокрую голову, смотрел в пол. Светка не удержалась и прижала его мокрую, понуренную голову, чисто пахнущую березовым веником, к своей груди и говорила, говорила ласковым голосом, что отец старается для них, и она, Светка, тоже хочет, чтобы все было так, чтобы потом жить без забот.
— Да не могу я, не приучен! — все-таки пытался доказать ей Иван.
Но Светка целовала его, перебивая, а потом снова говорила. Им будет хорошо, и неужели он не может сделать для нее малой малости — чуть потерпеть, чуть переломить себя. Неужели он ее разлюбил? А раз не разлюбил, значит, сделает… Ночь их помирила.
Больше к таким разговорам они не возвращались, но неприятная царапина в их отношениях не заживала, хотя и не болела пока, не ныла. Светка стала замечать, что Иван в любую свободную минуту старается убежать из дома, становится нервным, дерганым и уже несколько раз приходил пьяным. Угрюмо молчал, упорно о чем-то думал, уставя взгляд в одну точку, и Светка в такие минуты боялась его, боялась сказать хоть одно неосторожное слово — было в Иване, в его немигающем взгляде что-то незнакомое, пугающее. Какие-то мысли надумывал и растил он в себе, а какие — она не знала.