Просидев целый день наедине со своими раздумьями, Карпов вышел из сельсовета совершенно разбитым. Поднял воротник осеннего пальто, низко натянул кепку, глубоко сунул руки в карманы, сгорбился сильнее обычного и медленно пошлепал домой, прямо по лужам, благо, что утром обулся в резиновые сапоги. Шлепал, прекрасно понимая, что мысли, которые его мучили целый день в сельсовете, не отпустят и дома, не дадут ни спать спокойно, ни смотреть телевизор. Мысли были тяжелые, как гири, и настойчиво гнули к земле. А Карпов под ними сгибаться не хотел, и это непрекращающееся противоборство выматывало из него последние силы. Их оставалось все меньше, и кажется, он недалек был от того шага, когда хочется на все плюнуть и облегченно сказать — да гори оно синим огнем, как ехало, так пусть и едет! Не развалилось же в конце концов Оконешниково, стоит, живет, дышит. Значит, и в колокола нечего бухать, куда-нибудь да придем. Карпову очень хотелось сделать этот шаг, но он медлил, не пытаясь даже занести ногу, сознавая, что если этот шаг сделать, то надо перешагнуть через людей, через тех же Фаину, Галину и Васю. И он медлил, медлил, не находя согласного с собственной душой решения.
Сапоги хлюпали по лужам, и в темноте это хлюпанье звучало по-особенному громко. На одном из огородов едва дымил затухающий, прибитый дождем, костер, вдруг из его середины, прогретой углями и накрытой сверху пеплом, выскочило яркое, невысокое пламя, качнулось туда-сюда и опало — сырость не дала разгореться. Озаренный этой неожиданной вспышкой, Карпов остановился, долго смотрел в темный, пустой огород, надеясь, что там еще раз блеснет. Но там было пусто, темно и тихо. Он еще постоял, потом медленно повернулся и побрел в обратную сторону, по-прежнему тяжело сгорбившись и глядя себе под ноги. На ходу он пытался прикурить, но спичка лишь ненадолго освещала красным светом сжатые ладони и тут же гасла. Так с незажженной папиросой он и подошел к дому Галины Куделиной. Решение сходить к ней прямо домой возникло неожиданно, потому что, раздумывая о ней, Карпов вдруг увидел ее прежней — молодой, улыбающейся, увидел вместе с Алексеем, когда они плыли на лодке из-за Оби и дружно пели. И еще вспомнилось, как Алексей говорил ему, Карпову: «Знаешь, каждому мужику дана от бога одна баба, найдешь ее — жить будешь, а не найдешь — только маяться. — Он улыбнулся и добавил: — Я, кажись, нашел…»
Вспомнив Галину, Карпов, незаметно для себя, вспомнил и Васю с Фаиной, тоже прежних. Ведь не всегда они были такими, какие есть сейчас. Когда, в какой момент потащило их в кювет? Маясь сейчас этим вопросом, Карпов надеялся, что, ответив на него, он сможет понять и все остальное. Остальное включало в себя очень много: и саму жизнь в Оконешникове, которая шла все хуже и хуже, и то, что он, председатель сельсовета, на эту жизнь повлиять не может, как ни старается.
Окна в доме Галины светились только на кухне. Согнутым пальцем Карпов негромко постучал в раму, но ему никто не ответил. Тогда он поднялся на крыльцо. Незапертая дверь открылась с легким скрипом. Шагнул через порог и прищурился от яркого света лампочки. Пол на кухне был изгваздан грязью, нанесенной с улицы, на столе горой громоздились немытые тарелки, валялась большая бутылка из-под дешевого вина, на электроплитке выкипала в кастрюле вода.
Раньше, когда Алексей был живой, Карпов частенько приходил в этот дом и всегда удивлялся чистоте и порядку: на полу были расстелены половички, разноцветные и такие яркие, словно их соткали вчера, на окнах висели веселые занавески, и везде, где только можно, на подоконнике, на лавке, на комоде, стояли баночки и горшочки с цветами. Если осыпался один цветок, то распускался другой, и так круглый год они радовали гостей и хозяев своим разноцветьем. Теперь почти цветы куда-то исчезли, те, что остались, засохли, не стало половичков и видно было, что на широких, грязных половицах в некоторых местах вышоркалась краска.
Все это сразу бросилось Карпову в глаза, и он снова вспомнил, что лет пять, наверное, не заходил сюда. Постучал в косяк, подождал и громко поздоровался. Ему никто не ответил. Только большой рыжий кот под столом лениво открыл правый глаз и шевельнул усами. Карпов, оставляя за собой темные мокрые следы, прошел в комнату, включил свет. Здесь тоже никого не было и тоже во всем виделся беспорядок. Дверцы шифоньера настежь распахнуты, одежда кучей вывалена на стол, скатерть со стола сползла, а на голых половицах та же многодневная грязь.