— Вот те на, гости пришли, а хозяева сбежали.
Он вернулся на кухню и сел возле порога на табуретку. Кот внимательно щурил на него один глаз, словно прицеливался. Потом ему надоело, он зевнул, выгнув язык, и глаз закрыл. Ветер на улице загудел, рванул ставень, с размаху ударил его об стену и отбросил назад, стекла в окне задребезжали. Карпов вздрогнул от стука и посмотрел на кота. Тот спал.
В это время скрипнули двери и на пороге остановилась Галина, прикрыла глаза рукой от яркого света, прислонилась к косяку, тяжело вздохнула и, отняв руку от глаз, увидела Карпова. От неожиданности вздрогнула.
— Ты смотри-ка, гости нежданные.
Она скинула фуфайку и принялась убирать со стола посуду. На Карпова даже не смотрела. Того это обидело.
— Ты бы хоть поздоровалась для приличия.
— Нету у меня его, приличия-то.
— Ладно, в пузырь не лезь, я ж поговорить пришел, по-человечески.
— Ну, говори.
— Вот объясни мне — когда за ум возьмешься? Спилась ведь уже. Была баба как баба, а теперь, глянь на себя в зеркало…
Едва он только начал говорить, как сразу же поймал себя на том, что говорит давно привычное, надоевшее самому, говорит слова, которые никого не способны и не могут задеть, потому что произносит он их механически, по въевшейся в кровь привычке, по должности, по обязанности. И поймав себя на этом, он замолчал. А Галина смотрела на него и едва заметно усмехалась. Вдруг вскочила со стула и, дурашливо приплясывая, двинулась к нему, запела:
— Сядь! Не кривляйся! — властно прикрикнул Карпов.
Галина осеклась, послушно села на стул и разрыдалась.
Нет, ничего не получалось у Карпова. Беспомощным он себя чувствовал, словно был связан по рукам и ногам. Не знал — как надо говорить с такими людьми, какими словами пробиваться к их совести и к их душе. Да есть ли, осталась ли у них хоть капля совести, осталась ли у них душа?! Может, зря он мается и пытается что-то понять, может, и прав Григорьев, убежденный, что нужна в этом случае лишь железная метла. Медленно поднималось раздражение. А и черт с ними, со всеми пьяницами! В конце концов он их не спаивал, чтобы мучиться сейчас неизвестно за что. Одних — в ЛТП, других — из деревни, и дышать легче. Карпов махнул рукой — все равно никакого человеческого разговора не получится! — и собрался уходить. Но у порога задержался.
— Вот что, Галина, собирай манатки и уезжай куда-нибудь. Сама не уедешь — выселим!
Галина неожиданно махнула ему — не уходи, останься. Долго всхлипывала, потом подняла на него влажные глаза, из них брызнул свежий, зеленоватый свет и показалось, что лицо от него немного помолодело. Она медленно повела рукой, словно расчищала пространство, и тихо, едва слышно заговорила:
— Я тебе, Дмитрий Палыч, скажу, ты послушай меня. Все, как на духу, скажу…
Она замолчала, словно хотела что-то вспомнить, хотя вспоминать ей не требовалось, она ничего не забыла.
Одинокая баба в деревне, что колодец у степной дороги, только лишь с одной разницей: к колодцу, чтобы напиться, люди тянутся, а к бабе, чтобы имя ее лишний раз потрепать, все сплетни. Галина поняла это через год после смерти Алексея, внезапно и ясно, на дне рождения у Карпова, куда ее, по привычке, пригласили — как-никак, а хозяин с ее Алексеем раньше друзьями считались.
Вечер был обычный. Поздравили именинника, выпили, попели, потом разом и громко все заговорили, а Галина, которой было невесело и тоскливо, незаметно вышла на крыльцо. Стоял конец мая, цвела черемуха и ее дурманящий запах густо плыл над деревней. Не вытирая слез, Галина смотрела в темноту прохладного майского вечера, и виделось ей как наяву: идут они с Алексеем к обскому берегу, где самые густые черемуховые заросли, и он поет ей там солдатские песни. Любил он ей солдатские песни петь. Не услышать ей больше ни голоса Алексея, ни его песен. Она медленно спустилась с крыльца и села на лавочку за оградой. Одинокой и потерянной чувствовала себя Галина в этот дивный, весенний вечер, пропахший черемуховым духом. И потому не сразу расслышала женские голоса, которые раздались на крыльце. А когда расслышала и поняла их смысл, испуганно вскочила с лавочки и побежала по улице, словно надеялась таким образом убежать от того, что услышала. А говорили о ней.
— Мужик-то у меня на Галину Куделину сидит таращится, чтоб ему глаза повыело. Как же, такая баба сладкая…