— А с чего, какая спешка!
— Да деньги у одного друга в портфеле оставил. А он в город едет!
— Много?
— Три сотни.
— Ни фига себе!
Газик взревел, разворачиваясь, полохнул фарами по домам, заборам, огородам и рванулся вперед. Шофер гнал на совесть и успокаивал Карпова:
— Только бы не забуриться, успеем.
Дорога к ночи подмерзла, и самые гибельные места удавалось проскакивать. Бор миновали благополучно, дальше поехали по трассе и трясти стало меньше. Карпов выпрямился. Он сейчас не хотел ни о чем думать, хотел только одного — разыскать Галину, забрать ее и привезти домой. Что будет, то и будет, но это потом, потом, а сейчас главное — найти, забрать и увезти. Как наваждение стояли перед глазами глухие ставни, закрывшие окна, и последние цветы на подоконниках.
Газик рассекал фарами темноту и мчался, подминая под себя зыбкий свет, прыгающий по дороге. Райцентр показался неожиданно. Колеса перестали стукаться в колдобины и ровно зашелестели по асфальту.
На вокзале некуда было ткнуться. Пассажиры колготились, давились у выхода, волокли чемоданы, сумки и узлы. На Карпова, который лез им навстречу через узкие двери, кричали и пытались отпихнуть в сторону. Он, ничего не замечая, внимательно всех оглядывал. Наконец продрался в зал, быстро обежал его. Нет. Кинулся вниз, к кассам. Но и тут Галины не было. Он остановился и растерянно опустил свои длинные руки.
Галина увидела его сразу, как только он пролез в двери. Оставила чемоданы и скрылась за колонной, сбоку ее надежно укрывал густой, разлапистый фикус. Она хорошо видела, как мечется Карпов, догадывалась, кого он ищет, и боялась, что он ее заметит. Когда он спустился вниз, к кассам, Галина схватила свои тяжелые чемоданы и, не чувствуя их тяжести, побежала на перрон. Не хотела она встречаться с Карповым, не хотела ни о чем говорить и не хотела возвращаться обратно, раз и навсегда решив: чем хуже будет для нее, тем лучше. Ухая и гремя, подходил поезд, перрон, по всей длине которого лентой растянулись пассажиры, крупно подрагивал.
Сверху, с крыльца вокзала, Карпов окинул взглядом ленту пассажиров и бросился к правому краю — надеялся успеть и пробежать с первого до последнего вагона. Но добежал только до середины. С железным щелканьем проводники стали захлопывать двери, поезд дернулся, сдвинулся с места и перрон снова стал подрагивать.
Галина нашла свое место, поставила чемоданы, тихонько вздохнула и села. Вокзал уплывал влево. Она глянула в окно и увидела Карпова, ссутулившись, глядя себе под ноги, тот медленно брел по перрону.
Вагоны были новые, и Галина, прислонив голову к перегородке, чуяла, что пахнут они, едва уловимо, сухим деревом. Так обычно пахло у них в тарном цехе.
И все-таки Поля дождалась его, долгожданного человека. Он пришел к ней, взял за руку и повел по деревне. Нет, не шли они, а плыли вдоль по улице, оставляя у встречных людей светлые улыбки и радостные вздохи. Поля слышала эти вздохи, видела улыбки, видела голубое небо, что опускалось до земли за холмом, и видела, как оставалась по левую руку Обь, такая же голубая, как и небо, как оставался по правую руку зеленый бор, а впереди, без ям и ухабов, ровно и просторно катилась широкая дорога. По ее обочинам догорали последним осенним цветом тоненькие березки.
Шагалось легко и свободно, нога не болела, и Поля не замечала своей хромоты и могла бы идти еще очень долго, без устали, не отдыхая, зная, что оставляет позади прежнюю жизнь, а впереди ждет ее совсем иная, непохожая на нынешнюю.
И ушла бы Поля, обязательно ушла, но наступило утро.
Солнечные лучи лежали на полу и дотягивались до сундука, на котором она спала. Одна светлая полоса притронулась к остывшей печке, и стало хорошо видно, что бок у нее не белый, а серо-засаленный, затертый спинами.
Поля осторожно спустила ноги с сундука и вздрогнула от тревожного предчувствия. Она не знала его причины, но сердце трепыхалось, не успокаиваясь. Чтобы успокоиться и чтобы вернуть пережитое во сне счастливое мгновение, Поля быстренько соскочила с сундука и с усердием взялась за уборку. Прибирала на столе, мыла посуду, выбегала на улицу трясти половики и чувствовала, как проникает сквозь платье острый холодок осеннего утра. Увлеклась и сон на время отдалился из памяти, прошла тревога. Но когда Поля все убрала, когда позавтракала и села читать, то слова, которые еще вчера так много говорили ей, стали вдруг сухими и мертвыми. Оказывается, тревога никуда не уходила, только ненадолго примолкла.
Лесосека гудела. От визжания бензопил, от треска падающих сосен и надсадного рева тракторов в ушах стоял сплошной гул, людские голоса звучали невнятно.